Читаем Японские трехстишия полностью

Девушки моют батат в ручье.Будь это Сайге вместо меня,Песню сложили б ему в ответ.

* * *

Листья плюща трепещут.В маленькой роще бамбукаРопщет первая буря.

Прядка волос покойной матери

Если в руки ее возьму,Растает — так слезы мои горячи!Осенний иней волос.

В саду старого монастыря

Ты стоишь нерушимо, сосна!А сколько монахов отжило здесь.Сколько вьюнков отцвело…

Ночлег в горном храме

О, дай мне еще послушать,Как грустно валек стучит в темноте,[57]Жена настоятеля храма!

* * *

На забытом могильном холме"Печаль-трава" разрослась…О чем Печалишься ты, трава?

* * *

Мертвы на осеннем ветруПоля и рощи. ИсчезлаИ ты, застава Фува![58]

* * *

Белый пион зимой!Где-то кричит морская ржанкаЭта кукушка снегов.

* * *

На утренней бледной зареМальки — не длиннее вершкаБелеют на берегу.

Возле развалин старою храма

Даже «печаль-трава»Здесь увяла. Зайти в харчевню?Лепешку, что ли, купить?

Мне невольно пришел на память мастер "безумных стихов" Тикусай,[59] бродивший в былые дни по этой дороге

"Безумные стихи"… Осенний вихрь…О, как же я теперь в своих лохмотьяхНа Тикусая нищего похож!

* * *

Эй, послушай, купец!Хочешь, продам тебе шляпу,Эту шляпу в снегу?

* * *

Даже на лошадь всадникаЗасмотришься — так дорога пустынна,А утро такое снежное!

* * *

Сумрак над морем.Лишь крики диких уток вдалиСмутно белеют.

* * *

Вот и старый кончается год,А на мне дорожная шляпаИ сандалии на ногах.

* * *

Весеннее утро.Над каждым холмом безымяннымПрозрачная дымка.

* * *

В храме молюсь всю ночь.Стук башмаков… Это мимоИдет ледяной монах.

Хозяину сливового сада

О, как эти сливы белы!Но где же твои журавли, чародей?Их, верно, украли вчера?

Посещаю отшельника

Стоит величаво,Не замечая вишневых цветов,Дуб одинокий.

* * *

Пусть намокло платье мое,О цветущие персики Фусими,[60]Сыпьте, сыпьте капли дождя!

* * *

По горной тропинке иду.Вдруг стало мне отчего-то легко.Фиалки в густой траве.

* * *

Смутно клубятся во тьмеЛиственниц ветви, туманнейВишен в полном цвету.

В полдень присел отдохнуть в дорожной харчевне

Ветки азалий в горшке,А рядом крошит сухую трескуЖенщина в их тени.

* * *

Такой у воробышка вид,Будто и он любуетсяПолем сурепки в цвету.

После двадцатилетней разлуки встречаюсь со старым другом

Два наших долгих века…И между нами — живыеВишен цветущих ветви.

* * *

Ну же, идем! Мы с тобойБудем колосья есть но пути,Спать на зеленой траве.

Узнаю о смерти друга

О, где ты, сливовый цвет?Гляжу на цветы сурепкиИ слезы бегут, бегут.

Расстаюсь с учеником

Крыльями бьет мотылек.Хочет их белому макуОставить в прощальный дар.

Покидая гостеприимный дом

Из сердцевины пионаМедленно выползает пчела.О, с какой неохотой!

* * *

Молодой конекЩиплет весело колосья.Отдых на пути.

СТИХИ ИЗ ПУТЕВОГО ДНЕВНИКА "ПИСЬМА СТРАНСТВУЮЩЕГО ПОЭТА"[61]

В одиннадцатый день десятою месяца отправляюсь в далекий путь

Странник! Это словоСтанет именем моим.Долгий дождь осенний…
Перейти на страницу:

Похожие книги

Горний путь
Горний путь

По воле судьбы «Горний путь» привлек к себе гораздо меньше внимания, чем многострадальная «Гроздь». Среди тех, кто откликнулся на выход книги, была ученица Николая Гумилева Вера Лурье и Юлий Айхенвальд, посвятивший рецензию сразу двум сиринским сборникам (из которых предпочтение отдал «Горнему пути»). И Лурье, и Айхенвальд оказались более милосердными к начинающему поэту, нежели предыдущие рецензенты. Отмечая недостатки поэтической манеры В. Сирина, они выражали уверенность в его дальнейшем развитии и творческом росте: «Стихи Сирина не столько дают уже, сколько обещают. Теперь они как-то обросли словами — подчас лишними и тяжелыми словами; но как скульптор только и делает, что в глыбе мрамора отсекает лишнее, так этот же процесс обязателен и для ваятеля слов. Думается, что такая дорога предстоит и Сирину и что, работая над собой, он достигнет ценных творческих результатов и над его поэтическими длиннотами верх возьмет уже и ныне доступный ему поэтический лаконизм, желанная художническая скупость» (Айхенвальд Ю. // Руль. 1923. 28 января. С. 13).Н. Мельников. «Классик без ретуши».

Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия
Ригведа
Ригведа

Происхождение этого сборника и его дальнейшая история отразились в предании, которое приписывает большую часть десяти книг определенным древним жреческим родам, ведущим свое начало от семи мифических мудрецов, называвшихся Риши Rishi. Их имена приводит традиционный комментарий anukramani, иногда они мелькают в текстах самих гимнов. Так, вторая книга приписывается роду Гритсамада Gritsamada, третья - Вишвамитре Vicvamitra и его роду, четвертая - роду Вамадевы Vamadeva, пятая - Атри Atri и его потомкам Atreya, шестая роду Бхарадваджа Bharadvaja, седьмая - Bacиштхе Vasichtha с его родом, восьмая, в большей части, Канве Каnvа и его потомству. Книги 1-я, 9-я и 10-я приписываются различным авторам. Эти песни изустно передавались в жреческих родах от поколения к поколению, а впоследствии, в эпоху большого культурного и государственного развития, были собраны в один сборник

Поэзия / Древневосточная литература
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия