Ясень

А если в том, что вот я пью и ем,
Хочу, стремлюсь, свершаю в днях стяжанье,
Сокрыт ответ на голос вопрошанья?
Я созидаю зуб, и клык, и шлем, –

Бесовский плащ, и пламень диадем
Верховных духов, – весь вхожу в дрожанье
Скрипичных струн, в гуденье и жужжанье
Церковных звонов, – становлюсь я всем.

А если всем, тогда и криком, стоном
Убитых жертв, змеёй, хамелеоном,
Любой запевкой в перепевах лир.

И не сильней ли всех огней алмаза
Законность притяженья в чаре сглаза,
Когда скользят беззвучно птицы дыр?

Чёрное зелье

Чёрное зелье в лесу расцвело,
  Клонится белый прикрыт.
Волчьи глаза засмеялись светло,
  Сон не один догорит.

Кто-то зачем-то болотом идёт,
  Кто-то ползёт из норы.
Два полудуха, сдержавши полёт,
  С ведьмой играют в шары.

Шар упадёт, загорится гроза,
  Дьявольский светится куст.
Ягоды – точно слепые глаза,
  Воздух кругом него густ.

Чернокнижие

Едва качнул он левою рукой.
Взгляд косвенный зелёных глаз был острый.
Наряд его Восточно дорогой

Был змеевидный и двуцветно-пёстрый.
Чуть правою ногой протопотав,
Он тихо вскрикнул: «Сёстры! Сёстры! Сёстры!»

И вот явились. Женщина-Удав,
Девица-Клин, и Старое Долбило.
Все три в венцах из чернобыльных трав.

Не расскажу всего, что дальше было.
Заклятие из трёх старинных слов
Шепнув, двуцветный взял своё кропило.

Сгустились громы в дыме облаков.
Пришелиц обнял он поочерёдно,
И звон возник тринадцати часов.

Весной никак нельзя любить бесплодно.
И полной стала Женщина-Удав,
В ней десять лун мелькали хороводно.

Девица-Клин, чтоб оправдать свой нрав,
Хрусталь стола толкнула и разбила,
И радуга зажглась в венцах из трав.

Объёмной пастью Старое Долбило
Излила кровь, и мрак стал грязно-ал.
В громах явилось новое страшило.

И мир увяз в несчётности зеркал.

Поместье