Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Отвечайте же! – рявкнул Терентьев.

– Пока жив. Его увезли в университетский госпиталь.

– Доставьте господина Руднева туда без промедления, – приказал Терентьев и добавил, обращаясь уже к молодому человеку. – Поезжайте, Дмитрий Николаевич, я приеду, когда здесь всё закончу.

В госпитале Руднева встретил потрясенный Кормушин. Петра Семёновича била дрожь, губы у него дрожали, руки тряслись. Студенческая шинель его была вся в бурых пятнах.

– Как он? – задыхаясь от волнения, спросил Руднев.

– Плохо, – едва не плача, ответил Кормушин, – Чуть кровью не истёк. Доктор сказал, легкое пробито. Его сейчас оперируют.

– Ты сам-то почему весь в крови?

– Это не моя, Арсения.

– Как всё произошло? Кто стрелял?

– Я толком ничего не понял, – Пётр Семенович сделал над собой невероятное усилие, чтобы голос его перестал дрожать. – Мы как на бульвар вышли, решили на всякий случай разойтись. Я пошёл к набережной, а Арсений – по Пречистенскому. Тут слышу выстрел, а затем крики. У меня аж сердце захолонуло, как почувствовал! Я – на бульвар, а там Арсений, – голос у Кормушина снова сорвался.

– То есть, ты не видел, кто стрелял?

– Да говорю же, нет! Прохожие сказали, выстрелили из экипажа, но кто именно, никто толком сказать не может. Со мной-то вообще из-за формы говорить боялись… Что же это происходит, Дмитрий?!

В приемную стремительно вошёл Белецкий.

– Мне слуги рассказали, – лаконично объяснил он своё появление, – Как Арсений Акимович?

– Плохо, – покачал головой Руднев, – Нужно Екатерину Афанасьевну предупредить… Съезди за ней, Белецкий, привези. Ей следует здесь быть, если вдруг… – закончить он не решился.

Катерина сидела перед зеркалом, возле которого красовалась ваза с охапкой присланных Арсением Акимовичем роз, и рассуждала о том, что за последние несколько дней жизнь её стала похожа на роман, правда какой-то уж слишком страшный и печальный. Аресты, демонстрация, гибель подруги – все это в одночасье страшной чередой прошло через в общем-то вполне себе мирную и прозаическую жизнь прогрессивной девицы Лисицыной.

То, что роман оказался таким трагическим, Катерину, конечно, расстраивало – особенно нестерпимо было жалко Зиночку – но, отлично зная жизнь по книгам, Катерина понимала, что чем страшнее всё бывает в начале, тем счастливее будет в конце. И, в принципе, она уже даже представляла себе такой конец, жуть какой красивый и очень даже смелый: она в объятиях – вот только она пока ещё не решила кого, Арсения Акимовича или Дмитрия Николаевича, – и он жарко шепчет ей: «Вы моя судьба!» и целует в губы, а может даже в шею.

Катерина так увлеклась своими фантазиями, что не заметила, как в горницу к ней вошла встревоженная маменька:

– Катенька, тебя там какой-то важный господин спрашивает. Говорит, это касается Арсения Акимовича.

Важным господином оказался Рудневский Дракула, имени которого Катерина не запомнила.

Дракула сухо и коротко рассказал страшную новость про Никитина, даже не попытавшись смягчить удар, и сказал, что отвезет Катерину в госпиталь. Катерина было кинулась в слёзы, но бездушный Дракула её бесцеремонно одёрнул, заявив, что у неё будет предостаточно времени для рыданий по дороге, и велел поторопиться.

В университетском госпитале уже были Кормушин и Руднев. Эти, в отличии от черствого Дракулы, лить слезы Катерине не мешали, а лишь всячески пытались её утешить. В самый разгар утешений к друзьям вышел суровый и очень уставший доктор и объявил, что операция закончена, раненый жив, но крайне слаб, и что какие-либо прогнозы делать пока что рано. В просьбе увидеть Никитина друзьям доктор наотрез отказал, а Катерину спросил:

– Вы кем ему будете, барышня?

Катерина набралась смелости и выпалила:

– Я его невеста!

– Тогда можете пройти.

Краем глаза Катерина заметила, что лицо Дмитрия Николаевича от её слов сделалось ещё более грустным, и он, как ей показалось, тяжело вздохнул. Конечно, ей было его очень жалко, но несчастного раненного Арсения Акимовича было куда как жальче. Да и, в конце концов, она ещё ничего не решила, просто так назвалась невестой, чтобы её к Никитину пропустили.

Катерину провели в палату к прибывавшему в глубоком беспамятстве бледному до прозрачности и едва дышавшему Никитину.

Девушка просидела с Арсением Акимовичем до самого вечера, покуда дежурный санитар не велел ей идти домой и приходить завтра утром.

Катерина вышла за университетские ворота и поспешила в сторону Китай-Города. Внезапно её окликнули.

– Госпожа Лисицына!

Катерина обернулась. Перед ней стоял худой сутулый молодой человек с длинными черными волосами, узким бледным лицом и завораживающим демоническим взглядом. Это был, как вспомнилось Катерине, один из товарищей Арсения Акимовича по революционному кружку.

– Вы помните меня? Я Рагозин. Григорий Алексеевич. Можете просто Григорием называть. Я узнал про несчастье с Никитиным. Как он?

Взгляд Рагозина прожигал Катерину насквозь. Трепетное волнение поднялось у неё в душе.

– Он очень плох, – печально потупив взгляд, ответила она. – Доктор сказал, можно только ждать да уповать на милость божью.