Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Ну, в общем… Я не умею так детально запоминать абстрактные изображения, как вы… А как они были расположены?

– Смотри, – Руднев пододвинул Белецкому рисунок, на котором была изображена пентаграмма в окружении сатанинской латыни.

– Вы что вот так всё это запомнили? – изумился Белецкий. – Зачем мы в таком случае это переписывали?

– Да нет конечно! Я просто запомнил основные элементы: заглавные буквы, расположение строк и их количество, остальное восстановил по нашим записям. Это было несложно, потому что мы записывали по фрагментам. Обрати внимание, что подле каждой вершины пентаграммы стоит свой блок текста.

– И?

– Букинист передал нам перевод с исходным подстрочником, и по нему я соотнёс пентаграмму и русскоязычный текст. Вот что получилось… Ничего не замечаешь?

Дмитрий Николаевич передал Белецкому изображение алтаря, аналогичное предыдущему, но русскими словами, и подчеркнул в каждом из пяти фрагментов слово «угол».

– Думаете, это про углы пентаграммы?

– Да, в тексте говорится про пять углов, и у пентаграммы пять вершин. Маловероятно, что это совпадение, тем более что блоки текста с упоминаниями углов строго соотнесены с вершинами.

– Пусть так. И что это означает?

– Думаю, это описание пяти этапов ритуала. На мысль меня навёл фрагмент про шестую печать, который соответствует четвертому по счёту углу: «Свитком станет храм и отрекшись от сияния его и дав через страх, боль и гнев запечатлеть великий знак владыки на нём, открытый, но сокрытый для чуждых, в четвертом углу не устрашись…»

– Признаться, я не понимаю.

Руднев подчеркнул слова «свитком станет храм», «знак владыки» и «открытый, но скрытый от чуждых».

– Белецкий, что такое «храм»?

– Церковь или какое-то иное святилище.

– А какое ещё есть значение?

Белецкий задумался:

– Тело! Так называют тело!

– Правильно! Тело как свиток, на который наносят знак владыки, который, вроде как, и открыт, но в то же время скрыт от непосвящённых. Это же изображение змея, которое, с одной стороны, полностью на виду, но, с другой, чтобы его рассмотреть, нужно знать, как сложить тело.

– Если всё так, то что означают другие фрагменты?

– Трудно сказать, – ответил Руднев. – Здесь больше нет очевидностей. В конце концов, что-то из этих указаний может относиться не к физическому воплощению, а духовному опыту. Здесь встречаются слова «принявши» и «почитай», они могут использоваться в прямом значении, без иносказаний.

– А что про пятый угол? – спросил Белецкий. – Если всё это про смерть, то получается, в пятом углу нужно всё-таки войти в тишину, то есть умереть, по крайней мере на время.

– Меня больше занимает, что и здесь речь про храм, то есть тело, которое будет сохранено. Это снова не вяжется с удушением.

– Вы выдаёте желаемое за действительное, Дмитрий Николаевич, – возразил Белецкий. – Если бы тело было сожжено, например, я бы с вами согласился. А так, вон они, тела, – он кивнул на фотографии.

– Нет. Автор называет тело храмом, это значит, он воспринимает его как святыню. Обезобразить тело значит осквернить храм, и про это уже нельзя будет сказать: «сохранив свой храм».

– Я не силен в теологии, – отказался от дальнейшего спора Белецкий и снова взял рисунок пентаграммы из рук Дмитрия Николаевича.

– О чём ты думаешь? – спросил тот.

– Этот текст был только в святилище Волконских, и наверняка оно было самым первым, – ответил Белецкий. – Склеп Ван-Берзеньша скорее всего был построен после, но приблизительно в то же время. Вы же сказали, что там письмена сделаны одной рукой, и краска того же времени. Два других святилища – в Бутырской тюрьме и в Сокольниках – появились по образу и подобию старых, но уже в наше время, если верить вашей экспертизе в отношении шрифтов. Вот я и думаю, зачем были созданы эти два новых святилища, если были старые?

Руднев задумался. Взгляд его сделался туманным и отстраненным. Внезапно он вскочил, лицо его стало напряженным.

– Белецкий, – спросил он. – у нас есть карта Москвы?

– Конечно. В библиотеке. Принести?

– Нет, пойдём вместе.

Руднев сорвался с места едва не бегом.

Они не успели дойти до библиотеки, как их окликнул старик-дворецкий:

– Барин, Дмитрий Николаевич, там к вам молодой господин, что у нас жили. Чуть дверь не выломали и снегу нанесли!..

Сетования старика прервало появление Кормушина, не ставшего дожидаться приглашения. Лицо его было искажено, взгляд метался от волнения.

– Что?! Арсений? – в ужасе спросил Руднев.

– Екатерина Афанасьевна пропала, – хрипло выговорил Пётр Семенович.

– Что значит «пропала»?! До дома не доехала?

– Нет. Домой она вернулась, а потом пропала. Родители кинулись искать. В университетском госпитале им мой адрес дали.

У Дмитрия Николаевича упало сердце. Самые страшные подозрения захлестнули его душу и разум.

– Дмитрий, ты думаешь, это… Это он её похитил? – прошептал Кормушин. – Он её тоже убьет, Дмитрий?!

– Не убьет! – тихо, но уверено ответил Руднев. – Белецкий, мне нужна карта!

Они втроём кинулись в библиотеку.