Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Потом ты нашёл ещё одну девушку и повёл её в третий угол, – не отрывая глаз от Рагозина, произнес Руднев. – Но и там владыка отказал тебе, так, Григорий?

– Да, её звали Анастасией. У неё были такие красивые глаза… Я начал наносить знак…

– Ты пил вино, Григорий. Перед ритуалом ты пил вино, так?

– Да, владыка оставил чашу на алтаре для меня. Он был милостив, он верил в меня, но я опять оплошал. Она умерла.

– Что произошло в четвертом углу?

– Владыка гневался, – мрачным, замогильным голосом проговорил Рагозин. – Он явил мне своё презрение. Он проклял четвертый угол.

– Кто была та мертвая женщина, Григорий?

– Я не знаю! Она была гневом владыки!

Внезапно в тишине подвала раздался топот ног и чей-то крик: «Сюда, ваше высокоблагородие!».

Все вздрогнули, за исключением Руднева, ожидавшего этого момента и тянувшего до него время.

Враз вышедший из транса Рагозин обернулся. На одно мгновение он открыл свою правую руку. Дмитрий Николаевич выстрелил. Рагозин взвыл и выронил револьвер.

Рыская вокруг ошалелым взглядом, Григорий Семёнович кинулся в темноту, в сторону, противоположную той, откуда слышались голоса и топот. Руднев бросился за ним.

Они пробежали до самого конца подвала, где оказалась ещё одна лестница. Рагозин побежал наверх. Руднев отстал от него на десяток ступеней.

Лестница упиралась в закрытую на засов дверь.

Рагозин отпер засов. Дверь распахнулась. Сбивая Григория Семеновича с ног, из-за двери на него посыпались битые кирпичи и обломки старой кладки. Рагозин вскрикнул и прикрыл голову руками. Лавина старого камня подмяла его под себя.

Руднев вжался в стену, отворачиваясь от облака каменной пыли.

Когда он обернулся, из-под завала была видна лишь рука Рагозина. Она несколько раз судорожно дернулась и замерла, обращенная к Дмитрию Николаевичу словно в просьбе о подаянии.

На мгновение воцарилась тишина, почему-то поразившая Руднева своей неуместностью. Потом внизу раздались торопливые шаги, по стенам заметался свет фонаря, показавшийся Дмитрию Николаевичу в этой темноте ослепительным.

На лестнице появился Терентьев, а следом за ним Белецкий.

– Вы целы? – спросил Терентьев, профессионально бесстрастным взглядом осматривая место происшествия.

– Да, – Руднев, по-прежнему державшийся с хладнокровным спокойствием, отдал револьвер Белецкому.

– Пойдёмте отсюда, – приказал Терентьев.

Они спустились с лестницы и вернулись в святилище, освещенное теперь уже не только свечами, но светом полицейских фонарей.

Подле алтаря стояли Кормушин, укрывавший Екатерину Афанасьевну своей шинелью, и очень строгий и солидный господин, почему-то во фраке. Руднев узнал в нём доктора, состоящего при сыскном управлении, уже знакомого ему по прошлым местам преступлений.

– Анатолий Витальевич, вы выдернули меня с оперы, всего лишь ради девицы, усыпленной хлороформом, – брюзгливо заявил доктор. – Мои услуги ей точно пока не нужны, как, впрочем, и услуги любого из моих коллег. Очнётся через пару часов, в худшем случае помучается головной болью и тошнотой, и более ничего опасного для жизни. Я вам ещё нужен?

– Нужны, Филипп Иванович, – отозвался Терентьев, – там на лестнице под завалом для вас ещё один пациент с диагнозом – множественные травмы, с жизнью несовместимые… Сожалею, что испортил вам вечер, – он подал знак одному из полицейских. – Сопроводите!

– Доктор! – окликнул раздраженного эскулапа Руднев. – Проверьте его ладони?

– Что, молодой человек?

– Проверьте ладони погибшего, нет ли следов, как если бы он душил кого-то струной.

Доктор недовольно фыркнул, кивнул и растворился в темноте.

Терентьев продолжал деловито раздавать указания.

– Принесите одеяла для девицы… Пётр Семенович, вы сможете сопроводить госпожу Лисицыну домой? Я отправлю с вами двоих полицейских… Зовите фотографа…

Анатолий Витальевич подошёл к Рудневу.

– Мне будут нужны показания вас и ваших друзей, – сказал он и добавил. – Вы очень правильно сделали, Дмитрий Николаевич, что написали мне. И главное! Вы убийцу остановили.

Только теперь Руднев наконец осознал, что все они в безопасности, что есть человек, распоряжающийся и контролирующий происходящее, и почему-то от этого понимания его самообладание и выдержка начали катастрофически быстро таять. На Дмитрия Николаевича навалилась невыносимая усталость, рана в руке напомнила о себе жгучей пульсирующей болью.

– Рагозин – не убийца.

– В смысле? Кто же тогда?

– Не знаю…

Стены подвала у Руднева поплыли. Он пошатнулся.

– Руднев! – Терентьев подхватил едва державшегося на ногах Дмитрия Николаевича, Белецкий поспешил к нему на помощь. – Эй, кто-нибудь! Позовите сюда нашего любителя оперы!

– Анатолий Витальевич, – слабо попросил Руднев, тяжело опираясь о руку Белецкого, – можно мне сейчас домой? Мы после поговорим.

По дороге в экипаже Дмитрий Николаевич уснул и не проснулся, даже когда они остановились у подъезда Пречистенского особняка, и Белецкий занёс его в дом.