Язва на полставки

И вот, когда я уже почти успеваю расслабиться, она, наконец, собирается с духом.

— Как вы познакомились с Даней? — спрашивают меня, отрываясь от своего блокнота для рисования в котором не меньше часа что-то увлечённо рисовалось. Что, не видно. Тамара сидит боком, закрывшись коленками. Зато ей прекрасно видно меня.

И она смотрит. Смотрит и ждёт.

Что ж…

— Случайно. Я тогда только вернулся из армии. В кармане последняя тысяча.

Идти некуда. Родственников нет, друзей нет, детский дом уже обратно не мог меня взять. Ночевать негде. Короче, я пошёл в бар. Напиться казалось самым лучшим вариантом. Там и пересеклись. Слово за слово… Короче Радов тогда снимал однокомнатную халупу и пустил перекантоваться. Изначально на одну ночь, но завис я с ним на несколько месяцев. Мне так и сказали: живи, пока на ноги не встанешь.

Пустить под свою крышу незнакомого человека с улицы — это сильно. За это я буду до конца жизни у него в долгу.

— Да. Даня всегда был таким, — мягко улыбается Тома. — Он и мелким за всех заступался, никого не давал в обиду. Не только меня.

— Но я-то этого не знал. Просто был удивлён и благодарен. В общем, как порешили, так и сделали. Как только дела начали налаживаться и пошёл замут с клубом, я съехал. Но с тех пор и общаемся.

— И как начался замут с клубом?

— Старые знакомые подсобили. Сначала барменом устроили в рандомный кабак, потом через связи удалось скорешиться с мужиками посерьезнее. Дальше само закрутилось.

— Серьёзные мужики оказались с подвохом?

— Цепочка началась со знакомых. Со времён не самого прилежного детства. Таких как мы воспитывает обычно улица. Она же и подкидывает варианты, а там выбор за тобой: соглашаться на дурно пахнущие дела или нет.

— И ты согласился?

— Да все соглашались. Лучше не спрашивай, что конкретно мне приходилось делать. То дела старые. Не хочу, чтобы они вмешивались в настоящее.

— Не спрашиваю, — Тома, поджав губы, невесело захлопывает блокнот. — Скоро, чую, научусь безропотно довольствоваться тем, что мне будут выдавать на строгой диете.

— Ты? Безропотно? Не в мою смену, — усмехаюсь я. Нет. Меня привлекла именно та Тамара Радова, что не стесняется показывать нрав. Дерзкая, горячая, заводная.

Скучных кукол с силиконовым наполнением хватает на работе. Дома я хочу видеть маленький реактивный двигатель.

Просяще протягиваю руку, намекая на её альбом.

— Можно?

— Да пожалуйста.

Впервые держу в руках её рисунки. Раньше как-то не удавалось. На первом развороте яркими маркерами красуется панорама Университетской набережной. Ту, что она рисовала в день нашего знакомства. Следом идёт зарисовка натюрморта открытого ноутбука и валяющихся рядом наушников. Необычный выбор, но круто.

Правда круто. Передать объёмы и не слить в единое пятно по сути чёрную композицию — это действительно надо чувствовать картинку.

На следующей странице открывается вид на жилую стену дома с горящими в нём окнами. Незначительные детали поражают, вплоть до старого абажура на чьей-токухне в красный горошек. Кот в открытой форточке, фиалки на подоконнике — вроде мелочи, но именно они здесь первостепенные.

— Ты офигенно рисуешь, — присвистываю я, листая зарисовки домашних мелочей вроде женских браслетов, которые Тома любит носить.

— Наверное. Папе сказать надо спасибо. Домашние аресты учат развлекаться всеми доступными способами.

— Напомни пожать ему руку.

— За то, что каждый мой шаг контролировался? Ну уж нет. Я ненавидела этот бред: в десять будь дома и баста. Только попробуй на минуту опоздать, неделю никуда не выйдешь.

— На его месте я велел бы быть тебе дома в девять. В десять — только после совершеннолетия, — перехожу с красочной инсталляции бургера и картошки фри на пейзажи Питера: Исаакиевский собор, разворот с каналом Грибоедова, памятник Медному всаднику с видом на здание Конституционного суда…

— Я всегда знала, что ты тиран.

— Вовсе нет. Просто уж я точно знаю, что обычно происходит после заката.

— Я тусила немного в других компаниях, нежели ты.

— Там были парни?

— Конечно.

— Значит, в тех же самых. После четырнадцати пацаны думают только гормонами.

— И к скольким годам это проходит?

— Вопрос с подвохом. У некоторых никогда, — узнаю Петропавловский собор, который она рисовала на Монетном дворе. Перелистываю страницу и вижу… себя.

Ого. Насколько успеваю заметить, она рисует что угодно, но не людей. И я здесь первый портрет, сделанный обычным карандашом. Кроме глаз… глазам добавлено цвета.

— Чего лыбишься? Дальше листай, — бурчит Тома, смущённо начиная собирать раскиданные по постели маркеры. Ищет повод отвернуться. Такая, казалось бы, смелая, но при этом неуверенная. Уже не ребёнок, но ещё не обросшая защитной броней взрослая. Ничего. Мы это исправим.

Откладываю блокнот и перехватываю её за кисти, притягивая ближе.

Сопротивляется, но всё равно усаживаю на себя и молча разглядываю. Долго.

Пристально.

— Что? — она смущается ещё больше, а у меня уже не остаётся никаких сомнений, что я мне не соскочить.