Языческая оппозиция христианизации Римской империи (IV–VI вв.)

Особое внимание Ф. Кюмон уделял исключительно популярному в III–IV вв. культу солярного божества Митры. По его мнению, митраизм резко выделялся из всех остальных языческих культов империи наличием упорядоченного вероучения, а также общеимперской жреческой иерархией, и, таким образом, в религиозном и организационном отношении, являлся языческой альтернативой христианству[228]. По сути, согласно интерпретации исследователя, вся борьба язычества и Церкви в Поздней Античности представлялась, как столкновение двух равнозначных религиозных систем, «церквей-соперниц»[229]: Диоклетиан и Галерий организовали Великое Гонение по инициативе митраистского духовенства[230], Юлиан Отступник принял митраизм за основу своей реформы языческого культа[231], христианские погромы организовывали члены «секты магов»[232], римские сенаторы выступали против антиязыческих акций правительства под знаменами бога Митры[233]. С подобными утверждениями едва ли можно согласиться. Факт участия языческого духовенства в подготовке идеологической основы для Великого гонения неоспорим[234], но ни один из источников не сообщает о том, что основными организаторами гонения были именно митраисты. Несмотря на то, что Юлиан Отступник был инициирован в мистерии Митры, анализ трудов императора не позволяет утверждать, что в его теософской системе исключительная роль отводилась именно этому божеству[235]. Кроме того, нет оснований полагать, что члены митраистских общин были главными организаторами христианских погромов — масштабные погромы зафиксированы и в городах, где не отмечалось существование последователей культа Митры[236]. Наконец, спорной выглядит гипотеза Ф. Кюмона, согласно которой, митраизм был наиболее популярным культом среди сенаторской аристократии; культы Кибелы, Изиды и Осириса не уступали ему по влиянию.

Взгляды Г. Буассье и Ф. Кюмона оказали существенное влияние на дальнейшее исследование конфликта язычества и христианства. Их выводы, в целом, повторял британский историк Ш. Дилль, в своей капитальной монографии, посвященной западноримской аристократии IV–V вв.[237]. В своем труде он в очередной раз подчеркнул важность восточных культов, прежде всего митраизма, для позднеримской знати[238]. Вместе с тем, автор выявил и значение традиционных столичных культов для представителей языческой оппозиции в римском сенате. По мнению исследователя, представители столичной аристократии напрямую связывали сохранение государственной поддержки языческим культам с благополучием римского государства[239]. Таким образом, Ш. Дилль выделял «патриотизм» римской знати, как опору язычества. Заслугой автора является также впервые отмеченное им отсутствие конфронтации по религиозному признаку внутри сенаторского сословия. Анализ трудов Иеронима Стридонского и Августина Гиппонского позволил исследователю утверждать, что несмотря на то, что часть столичной знати приняла христианство в IV в., между новообращенными последователями новой религии и сенаторами, сохранившими приверженность язычеству, не было существенных противоречий[240]. Фактически, исследователь вплотную приблизился к идее, что непосредственно религиозные предпочтения не являлись основной причиной противостояния язычников в римском сенате и христианских императоров.

Некоторым итогом исследований противостояния христианизации империи со стороны римских язычников на данном этапе изучения темы можно считать изданную в 1915 г. статью Д. Н. Робинсона[241]. В ней автор, опираясь на наработки своих предшественников, а также на собственные источниковедческие изыскания (прежде всего данные эпиграфики и корреспонденции Симмаха), сформулировал тезис о «языческом возрождении», которое под влиянием восточных культов, якобы пережил Рим во второй половине IV в. Данная концепция господствовала в западной исторической науке вплоть до второй половины XX в.