Язык птиц

Шейх Санан был в чести у благого порога,
Тайн невидимой сущности ведал он много.[108]

Средь святых и святейших он жил у Каабы,[109]
Его святость с пророками спорить могла бы.

1055 Он в народе столпом благочестия слыл,
Шейхом шейхов священной Каабы он был.

У дверей его — шахи, как нищие — кругом,
Было лестно им, если он звал их к послугам.

Все молитвы его за скорбящих в печали
Сонмы ангелов, руки воздев, привечали.

Лик желанный — мечтаний и дум существо —
Рдел сиянием в зеркале сердца его.

С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду
Джунаиду под стать и сродни Баязиду.[110]

1060 По величью он выше высот небосклона,
Милосердьем — превыше предвечного трона.

Если мир почернел бы от дыма и бед,
От молитв его вмиг возгорелся бы свет.

А для тех, кто спознался с лихою напастью,
Он молитву прочтет — и не быть их несчастью.

Все реченья его — дар пророчеств небесных,
А свершения — плод откровений чудесных.

Лишь помыслит о чем-нибудь — сбудется враз,
Небывалое в быль превратится тотчас.

1065 Как-то раз ночь за ночью ему сновиденье, —
Потерял он покой и лишился терпенья.

Он проснется и молит защиты и крова,
А закроет глаза —тот же сон ему снова:

Будто в чуждой стране он бредет наобум,
А потом узнает, что страна эта — Рум.[111]

Там забрел в монастырь он и вдребезги пьяным
Стал молиться под стать бывшим там христианам.[112]

Сон маячил пред ним неотвязною тайной,
И решил он: беда эта — знак не случайный.

1070 Всякий жребий — притон ли, святыня святынь —
Предначертан судьбой, как ни брось, как ни кинь.

Значит, надо в те страны скорее сбираться,
Если рок повлечет — не робея, сбираться.

Раз уж мне этот край предуказан судьбою,
Что со мной ни случится — я связан судьбою.

Поразмыслил о деле он: как ни верти,
Видит — выхода нету и надо идти.

Вот пошел он, как путник, к священным оградам,
Сотню раз обошел их прощальным обрядом.

1075 Обходя, предавался он горестным думам,
И пошел он в предел, называемый Румом.

И узнали сподвижники шейхов обет,
И пошли они в странствие шейху вослед.

Так и шли они — праведник подвигов славных
И четыреста присных — мужей достославных.

В сердце шейха запали тревога и смута
И губить его стали жестоко и люто.

Каждый миг приносил ему тяготы дум,
И от них непрестанно бывал он угрюм.

1080 И друзья перемену в нем ту распознали,
И печаль, и его маету распознали.

И решили вопрос обратить к нему чинно, —
Им неведомо было, в чем грусти причина.

На вопрос их — от шейха ни слова в ответ,
И от этого было немало им бед.

Прямо к цели за ним они следом шагали,
Да не к цели — к бесчисленным бедам шагали!

И пока они шли в ту страну вереницей,
В сердце шейха тревоги вздымались сторицей.

1085 Миновали они много мест и дорог
И увидели вдруг необычный чертог.

Купола его — ровня небесному своду,
Много башенок странных, невиданных сроду.

Его камни — из скал неудач и несчастий,
А кирпичная кладка — из глины напастей.

В красоте его скрыто сто грозных примет,
Сто узоров на нем —1 удивительней нет.

Там с причудливых башенок смотрится смута,
И скитальцу ни крова там нет, ни приюта.

1090 Ярче страстных очей там оконные щели,
Но пристанища зла в них укрыться сумели.

Истой вере чертог этот — гибель и вред,
И повсюду там страсти погибельной след.

Там в проемах — как горы камней для защиты —
Саблей страсти ссеченные головы скрыты.

Правоверных побить они градом готовы,
Целый мир погубить камнепадом готовы.

Скрыты полчища гнуси за створой ворот,
Гнусный купол дворца — шириной в небосвод.

1095 Там сто тысяч коварств слиты в цепь, словно звенья,
Страсть безумьем сковала их в цепь исступленья.

Жаром страсти горят там сто огнемолелен,
В них — ста тысяч безумств хоровод беспределен.[113]

В том чертоге— кружение дыма, и чад
Черным мраком безверья и злобой чреват.

И доныне притон, столь же преданный сквернам,
И неверным неведом был и правоверным.

И покинули силы тут шейхово тело,
Душу немощью горя и мук одолело.

1100 Цепенением слабости скован он был,
Блеском мира чудес очарован он был.

Зачарованным взором скользя по громадам,
Вдруг с одним из чудес повстречался он взглядом.

Видит — будто завеса окошко прикрыла,
Широтой — словно небо, а в центре — светило.

Ветер полог надует и чуть отвернет —
И лучи того солнца сверкают с высот.

Да какое там солнце — сто солнц бесноватых
Мотыльками порхают в горящих закатах.

1105 Воплощенье чудесного духа то диво,
Его трепет в душе отражается живо.

А за ним — дивный лик, душу жгущий красой —
Кипарису и розе присущей красой.

И душа зачарована блещущим ликом, —
Каждый миг предстает он в виденье столиком.

Чудный лик красотою — прекраснее гурий,
Он сияет, как солнце, в рассветной лазури.[114]

Лик ее — яркий свет, кудри — темень и мрак,
Признак веры — тот свет, тьма — безверия знак.

1110 А завесой кудрей лик свой томный закроет —
Будто солнце завесою темной закроет.

Темный мир ее кос — словно стоны влюбленных,
Чадный дым их сердец, жаром страсти спаленных.

А бровей-полумесяцев тонкий изгиб!
Тут и толпы влюбленных смутиться могли б!

А под сводом бровей — взор, грозящий бедою, —
Ведь и своды чертога там смотрят с враждою!

А ресницы у глаз — что войска: ряд за рядом,
Все мятежной толпою готовы к осадам.

1115 Под очами — по крошечной родинке. Да!
Это точка под буквою в слове «беда»![115]

Эти точки — под оком, и в точках — уста,
У единой беды точек — словно у ста!

А уста — как тайник, тайны страсти таящий
Под незримой завесою, к тайнам манящей.

Те уста исцелят даже тяжкий недуг,
В них дыханьем Исы вдохновлен каждый звук.

Их рубины исток вдохновениям дали,
Для ослабших они исцелением стали.

1120 Ямки щек! Там сто тысяч невольников скрыто —
Ханаанских Юсуфов столикая свита! [116]

А кудрей своих кольца арканом метнет,—
И без счета в извивах их гибнет народ.

Буквой «нун» точка ямки в округлом окладе,
Словно рябь пузырьков на мерцающей глади.[117]

Стан трепещущий —• с веткою схож молодою,
Ну а поступь — с журчащей живою водою.

А глаза и уста, как на диво, — в разлад:
Убивают одни, а другие живят.

1125 А наряд ее — словно бы роз изобилье:
Сотни тысяч сердец повергает в бессилье.

А на платье — накидка, пестра и нарядна, —
Потрудились тут френги-умельцы изрядно! [118]

Хоть и насмерть сражает тот пестрый наряд,
Благовонье его — оживляет стократ.

Гнев безбожных очей ее в лютости ярой
Правоверным грозит неминучею карой.

Ее косы — зуннары: поддавшись их чарам,
Правоверный погрязнет в безверии яром!

1130 Прямо в душу краса ее льется волной,
Как холодная влага, испитая в зной.

Свет красы ее губит вселенную жаром,
Пламя уст ее жжет душу тленную жаром.

Здесь разумные станут огню поклоняться
И святые на святость свою покусятся!

Эта дочь христиан — небывалой красы —
В блеске солнца предстала, как чадо Исы.

Сердце шейха, как молнией, искрой пронзилось,
И душа его в море огня погрузилась.

1135 Но себя охранил он, к прощенью взывая,
«Бог велик!» — под молитвенной сенью взывая.

Приоткрыла красавица пламень лица
И сожгла всю молитву его до конца.

Стал на землю он падать, ослабший и хворый, •
Но обители тела стал посох опорой. .

Прислонился спиной он к высокой ограде,
Изумление чудом застыло во взгляде.

Но и телу и посоху был свой предел,
Обессилев вконец, он на землю осел.

1140 Вдруг безгрешную душу согрело любовью,
Кровь вступила, исполнилось тело любовью.

Мощь и немощь терзали и душу и тело,
В изумленье застыли друзья онемело.

Друг на друга они удивленно глядят
И разводят руками, потупивши взгляд.

Все до ночи в великом смятении были,
Да и горем убиты не менее были.

Ночь покрыла весь свет темнотою обложной,
Словно темень безверия — замок безбожный.

1145 Мрак за теменью пал, и слепой и немой,
И пришельцев окутало черною тьмой.

И остались пришельцы в земле нечестивых,
Не земля — горы бед там зияют в извивах.

И для шейха настал день великой печали, —
Люди ночи столь темной вовек не видали.

Небо скрылось под пологом бедствий и мук,
Словно гвозди на нем — точки-звезды вокруг.

. Слезы неба текли, едким дымом пролиты,
Чадным облаком, в выси гонимым, пролиты.

1150 И тогда небеса без движенья застыли,
Словно горы — в могучей и скованной силе.

Небо пленникам бедствий страду принесло,
И большую, как горы, беду принесло.

И сокрылась вселенная в гибельных кручах,
Пали вниз миллионы каменьев горючих.

Очи неба слезинками звезды роняли,
Словно плача о шейхе в жестокой печали.

Этот плач — поминанье о людях земных,
Темень черных одежд — это траур о них.

1155 Шейх повержен, и попран, и сломлен бедою,
Изнемог он, измученный долей худою.

Гнетом страсти давим, в униженье убогом
На земле он лежал перед мрачным чертогом.

Страсть сожгла ему душу и тело огнем,
Вера в бога в неверье горела огнем.

В море слез он тонул, в муках жажды тяжелых:
Пламень сердца из уст вырывался, как всполох.

Страсть любви ему все пеленою затмила,
Мраком ночи ему все земное затмило.

1160 Сто негаданных бедствий послал ему рок,
И несчастный сквозь слезы рыданий изрек:

«Что ни миг, то несчастье и новая кара,
И за что мне, о небо, суровая кара?

Ты сгубило покой мой и страстью смутило,
Сотня огненных бедствий меня поглотила.

Светом солнца сначала ты грело мой взор,
А потом плен и мрак мне послало в позор.

Да и только ли мрак овладел небесами?
Самый лик естества измарало ты в сраме.

1165 Ад сокрыл всю вселенную клубами дыма,
Пламя ада — души моей жаром палимо.

О аллах! Это что за ненастная ночь?
Где бывала такая несчастная ночь?

Я изведал немало несчастий ночами,
Но не видел таких я напастей ночами.

То не ночь — это сумрак, извергнутый адом,
Или — стоны небес мир окутали чадом.

Да не ведает ночь эту боле никто,
Да не знает подобной неволи никто.

1170 Начинать ли про муку ночную рассказы,
Иль о днях моих бедствий начну я рассказы, —

Чувства в теле, желанья, рассудок и разум
За завесою страсти сокроются разом!

Всех желаний, что жгли меня ранее, нет,
Только в муках любви им скончания нет!

Я и сил не найду в моем немощном теле,
Чтобы эти рыданья они претерпели.

Голове моей как притерпеться к ударам,
Не поддаться каменьям печали и карам?

1175 Где глаза —лунный лик созерцать без конца,
Не ослепнув от солнца такого лица?

Где мой лик — рухнуть ниц перед светлым порогом
И припасть, словно к шаху, в смиренье убогом?

Руки где, чтобы в грудь мне вонзили каменья,
И посыпали голову прахом смиренья?

Где мой разум, способный себя соблюсти
И угрозам безумия встать на пути?

Где мой ум — объяснить бы все сущее толком
И разбитое сердце собрать по осколкам?

1180 Где терпенье, чтоб немощи мог побороть я,
Вновь срастить мою печень — куски и лохмотья?

Муку несть — где во мне хоть в помине душа?
Нет ее, ведь мертва и поныне душа!

Где же сердце мое — кровь проталкивать в жилах?
Как и душу, его отыскать я не в силах.

Этот путь мне бедою из бед обернулся,
Да такой, что уж хуже и нет, обернулся.

Лучше б я не родился и не был бы жив,
Чем познать эту жизнь, столько мук пережив!

1185 Лучше б молния с неба бедою слетела,
И следа не оставив от бренного тела!

Помогите, внемлите души моей крику,
Не щадите, убейте меня — горемыку.

Да не ведает мир стыд деяний моих,
Да не слышит никто стон рыданий моих.

О друзья, разрубите мне тело и кости,
И сожгите, и пепел мой по ветру бросьте!

И не знал бы я в мире стыда посрамленья,
Лучше раз умереть, чем стократ за мгновенье».

1190 Изумясь его бедам, рыдали друзья,
Стали кровью рыдать от печали друзья.

И они, состраданием к горю согреты,
Стали шейху наказы давать и советы.

Шейх не слушает слов их, не внемлет советам,
Смысл речей до него не доходит, — да где там!

На вопрос по законам разумных примет
По обычаям страсти дает он ответ.

Вот один говорит: «Мудрый муж благодатей!
Прах с пути твоего — как сурьма для собратий.

1195 Кто спознался в дороге с тяжелой судьбою,
Оживет, если он овладеет собою».

Шейх ответил: «О сын мой, владеть-то мне чем?
Потерял и себя самого я совсем».

А другой говорит: «Это дело шайтана,
Лишь в раденье предел наважденьям обмана».

Шейх промолвил: «Лишь собранность делу подмога,
Я ж растерян душою, в том пользы не много».

Третий молвил: «Наставник хранящих завет,
Лишь молитва спасет от нагрянувших бед».

1200 Шейх сказал: «Ты таких не растрачивай кличей, —
Я — безумен, безумцам неведом обычай».

Кто-то вымолвил: «Сам омовение сделай,
Да и спутникам знак позволения сделай».

Шейх сказал: «Кроме слез, где найдется вода?
Кровью печени в очи мне льется вода».

Пятый молвил: «Купанием сердце очисти, —
Верный путь отряхнуться от зла и корысти».

Шейх сказал: «Отрешеньем, как морем, объятый,
Я тону. Так чего ж еще ждешь от меня ты?»

1205 А один произнес: «Четки есть у тебя, —
От невзгод ты избавишься, их теребя».

Шейх ответил: «У четок порвалась бечевка,
И меня, как зуннаром, опутала ловко».

А другой дал совет: «Подзаймись зубочисткой, —
Все исполнишь обет, — меж зубов ее тискай!»

Шейх сказал: «Зубочистка — одна суета,
Перст смущенья мои закусили уста!»

И еще было слово: «Гнетут тебя страхи —
Головой преклонись для молитвы во прахе».

1210 Шейх сказал, кровью слез обливаясь, как потом:
«Головою прикован я к этим воротам».

, Кто-то молвил: «Хоть к Руму лежали пути,
Нам не впору ли ныне к Каабе идти?»

Шейх сказал: «У Каабы искомое мною
Здесь нашел я. Что делать мне с долей иною?»

А еще один молвил: «Мы вышли к пустыне,
В самый раз нам бы к Мекке направиться ныне».

Шейх ответствовал: «Здесь я и Мекку обрел,
В Рум пришел я, — зачем мне неведомый дол?»

1215 А один говорит: «Раз дошли мы до цели,
Не пора ль о родном нам подумать пределе?»

Шейх ответил: «Дарующий блага зиждитель
Вместо родины дал нам вот эту обитель».

Кто-то молвил: «Узнали бы шейхи сей срам —
И воздалось бы карой суровою нам».

Шейх сказал: «Дружба с ними нужна мне едва ли,
Я друзей обрету и в питейном подвале».

Кто-то молвил: «Где святость твоя затерялась?
Где ж забвение благ бытия затерялось?»

1220 Шейх сказал: «Здесь и святость блаженней найдется,
И в обители сей сто забвений найдется».

И в ту ночь все стократ претерпели печали,
И несчастиям шейха друзья сострадали.

Шейх укоры встречал с равнодушьем усталым,
А давали советы — совсем не внимал им.

На заре нечестивцы галдеть принялись,
На дела правоверных глазеть принялись,

Правоверных покрыли глумливой хулою,
Расхвалив свою веру безмерной хвалою.

1225 Издевались жестоко над верною верой
И своей похвалялись прескверною верой.

И равняли они, погрязая в грехах,
Мерзость идолов с верой, что дал нам аллах.

Ведь и так было множество бед для пришельцев,
Стал еще от безбожников вред для пришельцев.

Люди шейха и те, что пришли из чертога,
Речь вели то добром, то сурово и строго.

Нечестивцам при споре и шейх помогал, —
Правоверным от этого стыд был немал.

1230 И пока мрак сменился рассветом багряным,
Скорбь лихая послала беду мусульманам.

И когда яркий свет пересилил потемки,
Нечестивцы ударили в колокол громкий.

И явил небосвод солнца блещущий блик,
Словно дочь христиан показала свой лик.

Нечестивцы совсем распоясались в споре,
Как увидели шейховы страсти и горе.

Пыл неверья вовсю овладел их оравой,
Нечестивцы расхвастались силой неправой.

1235 Правоверным позорище стало невмочь,
Бросив шейха, в стыде побрели они прочь.

Шейх посмешищем стал даже детям неверных,
Им потеха была в его муках безмерных.

Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, —
Зачарован виденьем, лежал на дороге.

Шедший люд издевался отвратно и зло,
Он же смог бы стерпеть и стократное зло.

Быль и небыль, наверно, его пожалели б,
И неверный, и верный его пожалели б,

1240 Только та христианка погибельным жаром
Обрекла участь шейха несчастьям и карам.

И с пути правоверного сбила его,
И позором безверья покрыла его,

На страдальца, откинув свой полог смотрела,
Как на жертву потайно из щелок смотрела.

Но, небрежно смотря на простертое тело,
Она мук его взять себе в толк не умела. .

Жизнь и веру надеялась разом отнять,
А смогла лишь рассудок и разум отнять.

1245 Душу шейха томленьем кручина палила,
Тайны с явью смешав воедино, палила.

Днем до вечера грудь разрывалась на части,
Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти.

Как за месяц, росли его муки за миг,
А за месяц он сколько мучений постиг!

И росли без конца и предела страданья,
В черный прах превратили все тело страданья.

И однажды та дева, безбожница злая,
Вновь явила себя, красотою пылая,

1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты,
Вопросила о тайне его срамоты.

«О питомцев ислама глава и вожатый,
Их наставник и веры исламской глашатай!

Если Мекка тебе — смысла жизни основа,
Почему в сей обители ищешь ты крова?

Если ты правоверных главой наречен,
Что же сдался ты в плен в нечестивый притон?

Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку,
Утром странники снова бредут спозаранку.

1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший,
И покой у чертога чужого искавший, —

Разве в доме бесчестья покой обретет?
Да и прок от неверных какой обретет?»

Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной,
Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный.

И все члены его истомила усталость,
И все тело его в корчах мук извивалось.

Разум сник и умолк, от бессилия нем,
В теле признаки жизни исчезли совсем. .

1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он,
Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он.

. Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи,
Лишь за девой вослед поворачивал очи.

Нечестивцы дивились немало ему,
Та злодейка — и то сострадала ему.

Подошли нечестивцы к его изголовью,
Восхищаясь такой небывалой любовью.

Приподняв его голову, люди узрели,
Что жива еще жизнь в этом немощном теле.

1265 И любовь его людям сердца проняла,
И красавица та отвратилась от зла.

И когда она тронула жертву ногою,
Вздох страдальца исполнился силой благою.

Перед той розоликой очнулся он снова, —
Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова.

Долго-долго безгласен и нем он лежал,
Дара речи лишенный совсем, он лежал.

И когда от надежд поокрепла в нем сила,
Нечестивица злобная снова спросила:

1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле,
Чтобы знать, что за беды его побороли.

Только шейх не сумел ум сберечь — потерял,
И от радости он даже речь потерял!

А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом,
.Скажет нам о себе — как просили об этом».

Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту,
И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту,

На вопрос твой не скрыть мне кручину мою,
И какие ж слова я теперь утаю!

1275 И про горе, что выше всех таинств заветных,
Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных.

Да! Когда я в страданиях лютых влачился,
У любви своей в горестных путах влачился,

Всех несчастий основа едина была:
Лик твой видел я — в этом причина была!

Красота твоя, дивным сияньем объята,
Мне явилась, как солнце в сверканье заката.

Сил не стало, терпения враз я лишился,
И ума, и рассудка тотчас я лишился.

1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе,
Про свои злоключенья сказал я тебе.

Помоги мне — беды тебе в этом не будет,
А погубишь — блаженством и это мне будет!

Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый,
А узнала — теперь погуби или милуй».

«О достойный, — та дева ему говорит, —
Видно, люди ислама утратили стыд!

Почему ж это ты, непростой мусульманин,
В изреченьях своих несуразен и странен?

1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,
Сам забавен, а речи — еще позабавней!

Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж,
Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж.

А порок суесловья и малым ребятам
Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым!

Разве слава у шейхов бывала худою?
И не стыдно тебе пред твоей бородою?

Вот кому девяносто иль сотня годков,
Тот и молод, и стар, — этот возраст таков.

1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем,
Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем.

Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты,
И рассудок, и ум свой уже растерял ты.

Что за речи ты вел здесь? Такого вовек
Здравомыслящий не говорил человек.

Неразумный! Сомнения нет никакого,
Что в речах твоих сердцу не следует слово.

Тайны знающий муж и в любви верен тайнам
И не выдаст ее даже знаком случайным.

1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать,
А болтать о любви — только глупым под стать.

У приверженцев страсти обычай таков ли?
У затворников признак отличий таков ли?»

Луноликая столько упреков сказала,
Что несчастного вовсе стыдом разобрало.

И, смущеньем подавленный, шейх говорит:
«Дева рая, земной перенявшая вид!

Это страсть меня в немощь стенанья повергла,
И в безумье, отнявши сознанье, повергла.

1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней
Для безумца, за страсть осужденного сплетней?

А за бред, что в безумье сказал я тебе,
Я прошу, — извини: я ведь был не в себе.

Все, что я рассказал, сущей правдою было, —
Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила.

Что ответить мне, чтобы понять ты сумела?
Ведь изранено сердце и сломлено тело.

Все сказал я тебе, — лишь спросила едва,
Если ж что утаил — все о том же слова.

1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый,
Уж не я ли хочу единенья с любимой?»

Шейх от сказанных слов не отрекся нимало
Речь его оправданья плести продолжала.

И строптивая дева сказала: «Чудак!
Как ни тужься, а все предуказано так:

Кто помыслит достигнуть со мною свиданья,
Тот обязан исполнить четыре деянья:

Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным,
Пусть он идолов чтит да простится с Кораном.[119]

1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог,
А еще есть два дела — расплата в зарок.

Те четыре деянья — залог отреченья,
Эти два будут тем четырем — искупленье.

Целый год нужно будет пробыть свинопасом,
Да в молельне огонь сторожить час за часом.[120]

Будет шейх в сей обители верным в любви,
Будет верен обетам примерным в любви,

Что ж, добро! А не то испытаний есть много
Сверх зарока того и превыше залога!

1315 И уж если со мной единения хочешь
И со мной говорить откровеннее хочешь, —

С тем, что сказано было, смириться изволь,
У порога любви опуститься изволь.

Ну а если в душе твоей страсть охладела,
Уходи, до утра не откладывай дела».

Шейх ответил: «О горе души моей хилой!
Страсть мне сердце сжигает с неведомой силой!

Искры страсти к тебе мне все тело сожгли,
Стрелы молний всю плоть до предела сожгли.

1320 Я — безумец влюбленный, больной и несчастный,
Потерял я рассудок от муки всечасной.

Что на ум ни взбредет чаровнице прелестной,
Как перечить ей может безумец безвестный!

Все, что хочешь, вели, о владычица душ!
Не исполню — меч бедствий на шею обрушь!»

И едва шейх промолвил последнее слово,
Нечестивцы и дева сказали: «Толково!»

В том чертоге по-райски палаты убрали,
Так, чтоб были убранством богаты, убрали.

1325 Там поставили небу подобный престол,
Все, что мыслимо, он красотой превзошел.

Там злодейка уселась и негою манит,
Что ни миг — шейху гибель, едва только взглянет.

Шейха вывели прямо к собравшимся сворам,
Чтобы лик его веры измазать позором.

Много было питомцев безбожия там, —
И свои собрались, и прихожие там.

Там вина поналито в сосудах немало,
Разной снеди насыпано в грудах немало.

1330 Гулкий колокол, трубы органа рыдали,
С верой шейха прощаясь в великой печали.

Там стояли священники плотно, подряд,—
Ведь впервые свершался подобный обряд!

Из молельни огонь притащили вначале
И от шейха коран получить пожелали.

И когда принесли туда крест да с зуннаром, —
Та прелестница волю дала своим чарам.

Соскочила с престола, истомой полна,
С сотней почестей к шейху ступила она.

1335 Дева чашу взяла, осушив ее разом,
Лишь узрел это шейх — позабыл ум и разум.

И, вином возбужденная, дерзко взирая,
Она снова наполнила чашу до края:

«Залпом пей, о достойный, теперь твой черед,
Хоть немного останется — будет не в счет!»

Шейху волей-неволей пришлось согласиться
Пить вино, что ему подала чаровница.

А едва только выпил — и слезы потоком,
Честь и веру забыл он в безверье жестоком.

1340 Выпил столько, что дымом душа изошла,
В винном пламени тело спалилось дотла..

Подносили вина шейху чару за чарой,
Ум стеснился от гнета любви его ярой.

И когда шейху разум вином одолело,
Стал он деву просить о свидании смело.

И коварная дева сказала в ответ:
«Ты ведь знаешь, какой ты давал мне обет». —

«Чаровница, — ответил ей шейх, — молви разом, —
Все потребуй, — твоим я послушен приказам».

1345 И старшинам неверных та дева велела
Перед шейхом безверье прославить умело.

Те бесчестье без меры хвалить принялись,
Чудеса своей веры хвалить принялись.

Платье веры с него догола ободрали,
Все, кто видели срам этот, горько рыдали.

И к купели с вином подтащили беднягу,
И бесстрашно нырнул он в холодную влагу.

В тот же миг принесли нечестивый наряд,
Облекли в него шейха с макушки до пят.

1350 Стан его обвязали зуннаром красивым,
Правоверный в мгновение стал нечестивым.

И в молельне его подвели к истуканам,
И пред ними он пал в исступлении пьяном.[121]

Там сожгли все одежды, что были на нем,
Даже «Слово господне» спалили огнем.[122]

Так вот пил он и пил, и все время был пьяным,
И спьяна поклоняться он стал истуканам.

Не осталось такого срамного занятья,
Коим небо его не карало в проклятье.

1355 От Каабы спасла его мигом любовь,
Предала на позор забулдыгам любовь.

Над несчастным глумились юнцы и гуляки,
Над подвижником веры — любители драки.

Он не помнил себя от дурмана хмельного,
А едва лишь очнется — нальют ему снова.

День и ночь он дурмана не мог превозмочь,
И не ведал он даже, где день и где ночь.

Как-то раз в помрачении диком под утро
Дал он волю стенаньям и крикам под утро:

1360 «О повергшая сердце мое в испытанья!
Моего существа сокрушила ты зданье.

Страсть к тебе все, что было и есть, отняла,
Веру в бога разбила и честь отняла.

У людей вашей веры обычай таков ли?
Честь и веру блюсти свод приличий таков ли?

Разве так исполнять свой обет подобает,
Рушить верность доверью во вред — подобает?

Любо было тебе — ты терзала меня,
Тучей молний твоих обжигало меня.

1365 Сколько просьб я исполнил — уж нету суровей,
Сколько выполнил разных жестоких условий, —

Вместо верности ты небрежение даришь,
Не свиданье, а зло унижения даришь.

Я ж, несчастный и старый, в недугах зачах
И оковы безверья влачу на ногах.

Ты меня — что ни день — ядом пьяным терзала,
В обещаньях коварным обманом терзала.

Так вот мучить, ни разу с участьем не глянув, —
Не боишься ты кары своих истуканов?»

1370 Дева молвила: «Ты придержи свой укор
И изволь до конца выполнять уговор.

Для меня совершил ты четыре деянья,
Два осталось еще — за любовь воздаянье.

Ты ведь клялся, о муж достославного рода,
Что вот здесь, в этих землях, в течение года

Ты в молельне, ночами терпенье храня,
Будешь зорко стеречь полыханье огня.

Днем без устали будешь ты делать иное —
Гнать по долам и пастбищам стадо свиное.

1375 И до ночи при свиньях и в смраде их будешь,
Пастухом в отвратительном стаде их будешь.

Год пройдет—ты в любви обретешь торжество,
Я сама подготовлю кутеж — торжество.

По законам безверья тебя я потешу,
В душу радость свиданья вселяя, потешу.

Если ж ты не сумеешь пойти той дорогой,
Если страсть твоя будет тщедушно-убогой,

Да безверье презришь ради веры своей,
Убирайся, к Каабе спеши поскорей!

1380 А за то, что ты пил столько дней без просвета
Да кутил здесь, — тебя я прощаю за это.

Ну и ты не серчай, что сожгли твое платье,
И об этом тебя попрошу не кричать я.

Если хочешь отплаты — возьми, удружи,
Для расходов в пути при себе придержи.

И считай: все, что видел, — тебе не знакомо,
Конь страстей твоих не был у этого дома».

Шейх, услышав такие слова луноликой,
Возопил в исступленье любви своей дикой:

1385 «О любовь моя! Сердце мое не круши,
Ты— мне жизни отрада и сила души.

Все, что хочешь, вели мне, я раб твой покорный,
Не исполню — казни меня смертью позорной.

Но молчи, о разлуке — ни слова, не надо!
Счастья нег не лишай так сурово, — не надо!»

И еще он воскликнул: «Ведите свиней,
К пастуху его стадо гоните скорей!

Помогите мне, грешному, милость явите
И в молельню, что пышет огнем, отведите».

1390 И пригнали к подвижнику стадо кабанье,
И исполнили также второе желанье.

День за днем шейх свиней как пастух сторожил,
А ночами — огонь, чтоб не тух, сторожил.

Утром колокол грянет в притоне проклятом
И расколет тьму ночи зловещим раскатом,

Шейх бежит, как шальной, весь в золе и дыму,
Сам огонь по безумью — не ровня ему!

1395 И под колокол тянет напев он гнусавый
Заодно с нечестивцами — всей их оравой.

И всей сворою — к свиньям, считают их рыла,
А свиней с ним бессчетное множество было!

Так и жил он невольником мрака и зла,
Ну а те, с кем судьба его вместе вела,

Все пытались спасти его, брались за дело,
Но ни на волос это его не задело.

И ушли они, шейха спасти не сумели,
И остался в неволе он в чуждом пределе.

1400 У Каабы они свой приют обрели,
Со стыдом удалившись от этой земли.

А у шейха мюрид был, надежный и верный,
Вдоволь пивший из чаши любви беспримерной.[123]

Шейх, бывало, в дорогу к неведомым странам,
Вместе с ним и слуга — за его караваном.

А когда шейх отправиться в Рум порешил,
Вышло так, что мюрид его в странствиях был.

А вернувшись из странствий, подвижник смиренный
В тот же час устремился к Каабе священной.

1405 Вот с дороги идет он в святую обитель,
Где сейчас должен быть и его покровитель.

А обитель пуста, и наставника нет,
Он ушел и четыреста присных — вослед.

Стал расспрашивать всех он в великой печали,
И ему о случившемся все рассказали —

Как отправился шейх прямо к румским пределам,
И с каким он в дороге спознался уделом.

А поскольку помощник у шейха — он сам,
Без него все, кто был, разбрелись по домам.

1410 Всех собрать приложил он стараний немало,
И о шейхе он выведал все от начала:

Как, узрев сновидение, к Руму пошел он,
Как в притоне от девы терпел произвол он,

Как, измучен любовью, «несчастным он стал,
Как в смиренье безволья безгласным он стал,

Как, напившись вина, стал гулякой он пьяным,
Как он, веру поправ, предан стал истуканам,

Как в молельне огню поклонялся он рьяно,
Как он в пламени сжег божье слово корана,

1415 Как зуннар он навертывал, веру губя,
Как в четыре кольца обернул им себя,

Как огонь сторожит он в молельне ночами,
Как за свиньями смотрит он целыми днями,

И ответил он горько, узнав эти вести:
«Вы похуже свиней, нет совсем у вас чести!

Шейх — глава ваш, мюридами вас он зовет,
Быть у шейха под властью — любому почет.

На стезе отрешенья закон есть известный:
Что ни сделал наставник — муж доблести честной,

1420 Долг сподвижников — жить в послушании строгом,
Не теряя, однако, смиренья пред богом,

И при нем, и в разлуке — ему подражать,
В каждом деле главе своему подражать.

Мне за вашу неверность презренную стыдно,
Видеть вашу одежду смиренную стыдно.

В благоденствии вы поболтать-то охочи,
А в безвременье — прочь, спрятав в сторону очи!

Совершив это зло, вы и шейха с тех пор
Обрекли на чужбине на тяжкий позор.

1425 Вам не боязно бога, стыда в вас не стало,
Зло содеяв, пришли как ни в чем не бывало!

Вы пришли, бросив шейха в далекой чужбине,
Служба шейху и сам он противны вам ныне.

Хоть и числите в праведной свите себя,
И дервишами даже вы мните себя,

Благочестие, четки, свой сан вы срамите,
Посох, святость одежд и тюрбан вы срамите.[124]

Если б шейх был псарем при собачьей ораве
И воспитывал псов, целой сворой их правя,

1430 И притом гнев небес был бы так же суров, —
Разве он обманулся бы в верности псов?

Те удрали б, другие бы рядом остались,
Вместе с ним, вопреки всем преградам, остались

И со злобой терзали б его лиходеев
Иль рыдали б по нем, вой печальный затеяв.

Человеку со псом не сравнится никак:
Там, где верность нужна, — люди хуже собак.

Ну а будь у вас храбрость и к делу раденье,
Были б совесть и малое хоть разуменье,

1435 Раз уж срок подошел быть такому несчастью,
Чтобы шейха та дева опутала страстью,

Каждый раз, как мученье ему подошло,
Вместе с ним вам терпеть нужно было бы зло.

Вы ж, в оплошности вашей свершив небреженье,
Сто бесчестий явили взамен отрешенья.

Разве жалкий хвастун зваться мужем достоин?
Кто ж хвалы в своем чванстве досужем достоин?»

Каждым словом, которым он стал отвечать,
К их устам прилагал он молчанья печать.

1440 И когда он укоров им высказал много,
Он добавил: «Безделье — делам не подмога».

И отправился в Рум он с намереньем смелым,
И пошел он к безбожным и гнусным пределам.

И мюриды решили с ним вместе идти,
Будь что будет — делить с ним невзгоды пути.

Вот уж долго бредут они чуждой страною,
Видят: шейх среди поля с оравой свиною.

И следа не осталось в нем веры — нимало,
Даже признаков разума — как не бывало.

1445 Как Меджнун, он в смятенье, оборван и пьян,
И сдружился с ним, видно, безумья дурман.

Смотрит — будто не знает, и — в сторону взглядом,
Отвернулся и взором блуждает за стадом.

Как увидел глава ходоков это дело,
Застонал он, и сердце его онемело.

И в тоске он облился потоками слез,
И, взглянувши на спутников, он произнес:

«Восхваленье воздайте творцу всеблагому,
Здесь не место теперь вам, ступайте-ка к дому.

1450 Шейх, достойный и мудрый, наставник искусный, —
Что с ним сделали козни любви его гнусной!»

И пошел он обратно и прямо—во храм,
В дом, где верный приют сокрушенным сердцам.

И в господней обители в праведном рвенье
День и ночь возносил он пред богом моленья.

Только он вознести мог молитвы и просьбы,
Чтобы шейху от скверны спастись довелось бы,

Потому что в тех помыслах верным он был,
Среди преданных мужем примерным он был.

1455 Он молился так долго— с тоской и терпеньем, —
Что господь снизошел к его горьким моленьям.

Как-то ночью, предавшись рыданьям обильным,
Стал от горестных слез он больным и бессильным.

А под утро совсем стал от немощи хвор:
Лишь откроет глаза — и смежается взор.

Видит: благостным светом окрестность залило
И из блеска сиянья явилось светило.

Да не солнце, а сто перед ним их явилось —
Сотня светочей, жаром палимых, явилось.

1460 То пророк всех пророков как вестник сошел,
Свет добра, Хашимидского рода посол.[125]

На лице его — светлой улыбки сиянье,
На устах его — речи живящей журчанье.

И увидел тот муж кладезь тайн пред собою,
И простерся он ниц со смиренной мольбою:

«Ты в высотах пророчеств всех сильных сильней,
Не лишай ты заблудших подмоги своей!

Мне несчастья мои объяснять нету нужды:
Ведь известны они тебе все и не чужды!»

1465 И сказал шах пророков стоблагостным ладом:
«Да цветут упованья твои вертоградом!

Верным помыслам, добрым стремленьям — хвала!
И высоким твоим побужденьям — хвала!

Ты такую покорность явил и смиренье,
Что творец милосерден к тебе за терпенье.

И мольбам и смиренным рыданиям внял он,
И стенаньям твоим с состраданием внял он.

Тайнам божьего промысла в яви цвести,
И в степи отрешенья, на верном пути

1470 Всем взыскующим доля назначена строго:
От нее не спасет никакая подмога.

С шейхом вашим судьба поступила сурово,
Ведь никто не видал еще в жизни такого.

Бог спасенье послал от напастей твоих,
Славь творца, ты спасен от несчастий твоих!

Много мук претерпел ты — за эти лишенья
Бог тебе милосердие шлет в избавленье».

И от тайны, открытой посланником бога,
Пролил радостных слез тот проситель премного.

1475 Застонал он, и разум оставил его,
Ум от немощи разом оставил его.

Ветер утра, насыщенный мускусом пряным,
Мускус ночи овеял камфарным туманом.[126]

У простертого ниц вдруг сознанье блеснуло,
И вскочил он, очнувшись от шума и гула.

И за то, что дала божья воля ему,
Он вознес восхваленья творцу своему.

Тут поспели друзья, расспросили, узнали
И — за ним, в путь-дорогу, в далекие дали.

1480 Вот спешат они шагом стремительно скорым,
Словно ветер по травам и водным просторам.

По горам да по долам, со склона на склон
Шли туда, где глава их был страстью сражен.

И пришли. И прозрел помраченный бедняга,
И открылось ему сокровенное благо.

Ветер сада господня вдохнул он душою,
И исполнился дух его силой большою.

И рыданья стыда снова вспыхнули в нем,
И пылал его стон покаянным огнем.

1485 И одежды безверия скинул он яро,
И порвал он узлы и тенета зуннара.

От неверья душа была мраком одета,
Светоч истины дал ей сияние света.

И узрели те люди свое торжество:
Твердость их утвердилась и в сердце его.

И, увидевши чудо того превращенья,
Вознесли они богу стократ восхваленья.

И сказали: «Глава наш в служенье высоком,
Знай, дана тебе помощь в спасенье пророком!»

1490 И когда шейх услышал об этом рассказ,
Все, что думал, друзьям он поведал тотчас.

Мужу верности мудрой открыл он объятья —
За бесстрашье и верность во всем без изъятья.

И сказал он: «О чадо, любимое мною,
Нить души моей, в сердце хранимая мною!

Был ты верен, иных устремлений не знал,
В верной дружбе вовеки сомнений не знал.

Как у бога мне вымолить — речью какою,
Чтобы он одарил тебя щедрой рукою?»

1495 И не смог удержать он счастливого плача,
В ноги шейха повинную голову пряча.

Много выпало им и тревог и невзгод,
Прежде чем наступил для покоя черед.

А затем все сказали: «Послушай, вожатый!
Раз воздал нам всевышний столь щедрой отплатой,

Уходить из опасного края нам надо
И к Каабе идти, поспешая, нам надо».

Шейх омылся, в хырку облачился опять,
И друзья были радость не в силах сдержать.[127]

1500 С твердой верой пошли они к дальним святыням,
Быстрым шагом пошли по степям и пустыням.

Шейх шагает к мекканским святыням покуда,
Взор на ту луноликую кинем покуда.

В полудреме красавице видится сон,
Что светило, померкнув, пошло под уклон,

Будто голос Исы вдруг доходит до слуха:
«Видно, сердце твое к зову верности глухо.

Шейх Санан, достославных мужей предводитель,
Что приютом себе выбрал вашу обитель,

1505 Из-за гнета ему причиненного зла
И обидясь, что ты с ним сурова была,

Кров обители вашей навеки покинул,
Ради крова родной ему Мекки покинул.

Поспеши и, проникнувшись шейховой верой,
Повинись перед ним, в их обычай уверуй!»

И красавица вмиг пробудилась от сна,
И за шейхом решила пуститься она.

И когда она вспомнила все, что свершила,
Ее душу стыдом, как огнем, опалило,

1510 Застонала она и— в дорогу скорее,
И к святыням Каабы пошла не робея.

Слезы звездами с неба роняла она,
Как Лейли по Меджнуну, рыдала она.

И пошла вслед ушедшим, и мчалась резвее,
Чем летит лепесток, завихрясь в суховее.

Шаг за шагом идя, чуть жива была дева,
Грех отмщала ей кара небесного гнева.

А в пустыне совсем она стала худа,
Одолел ее ужас, приспела беда.

1515 Извела ее немощь, сковала усталость,
А пред нею бескрайняя даль простиралась.

Говорит она: «Боже, слаба я и хила,
Кровь сожгла мое сердце и взор мой затмила.

Я больная, несчастная, — милостив будь,
Одинока ужасно я, — милостив будь.

Хоть иного я, кроме позора, не знаю,
Где ж, помимо тебя, мне опора? — Не знаю!»

Так она о судьбе одинокой рыдала,
О беде безысходно глубокой рыдала.

1520 Скорбь несчастной была так горька и сильна,
Что бессильно на землю упала она.

И простерлась во прахе, лишившись рассудка,
И страданье ее было страшно и жутко.

И прозрели неладное шейх достославный
И шагавший с ним рядом мюрид его главный.

Распознали они луноликой беду,
Ее муки и скорби великой беду.

Шейх и верный мюрид его вспять повернулись,
И другие, чтоб с ними шагать, повернулись.

1525 И у каждого сотни догадок роятся:
«О создатель, зачем же назад возвращаться?»

И они вместе с шейхом пришли в те места,
Где лежала та дева — сама красота.

И хоть шейх безучастен был к прежним желаньям,
Совладать он не смог с подступившим рыданьем.

Он прижал к себе деву, склонившись с ней рядом,
И с ресниц его слезы посыпались градом.

Лепесткам была сладость нектара дана,
И нарциссы-глаза пробудились от сна.

1530 И, увидев, что шейх ее держит в объятьях,
Дева слезы лила, не умея сдержать их.

И она застонала в бессилье жестоком,
И лились ее слезы кровавым потоком.

И сказала она: «Муж святого пути!
Где, скажи, мне слова покаянья найти?

Даже злое дитя, что бросает каменья,
В зной под сенью дерев обретает спасенье.

Даже ветви, что тысячью терний колючи,
По весне расцветают от благостной тучи,

1535 Грех деяний моих необъятно велик,
Свет добра в твоем сердце стократно велик.

Все мои злодеяния знаю я точно, .
Пред твоим милосердьем я зла и порочна.

Все дела мои злы и без меры ужасны,
Я сама и грехи моей веры ужасны.

Я сказала бы, как ты величьем высок,
Только жизнь мне недолгий оставила срок». -

И усердье к исламу она возвестила,
И пророка Исы имена возвестила.

1540 И сказала еще: «Все! Конец моим бредням,
Веру мне объяви перед вздохом последним».

И омыл ее лик шейх потоками слез,
И до девы величие веры донес.

И она, с тяжким вздохом приняв эту милость,
Перед шейхом навеки с душою простилась.

Правоверных объяло волнение снова,
Вознесли они вопли смятения снова.

И безверью, и вере понятье дано,—
Ох, чудно это дело, взаправду чудно!

1545 Да, в любви столь чудесных свершений немало,
И чудес, что всех тайн сокровенней, немало.

Ведь любовь — океан с бездной вод беспредельной,
В каждой капле его — небосвод беспредельный.

Да, любовь — целый мир необъятных широт,
И любовь — это небо бездонных высот.

Но и небо затмить может тучей ненастной,
Муха может взлететь выше птицы прекрасной.

Лишь единая искра любви загорится,
Сотням молний сверкающих с ней не сравниться!

1550 В море страсти и капле способность дана
Мир потоками бедствий разрушить сполна.

Меч любви — сотен тысяч побоищ свершенье, —
Ни возмездия им, ни отплаты, ни мщенья!

Испытавший в любви сто напастей и бедствий
Не спасется вовек от несчастий и бедствий.

Сад любви небывалою мукой объят,
В кровь безвинно погибших окрашен тот сад.

Там пушинки ресниц—как смертельные жала,
Ими сонмы страдающих насмерть сражало.

1655 От единой лишь родинки гибнет в увечьях
Все бессчетное войско очей человечьих.

Во владеньях любви шах и нищий равны,
В мире праведность с долею низшей равны.

Нет в любви, кроме гнета и тягот, иного,
Кроме бедствий, что на сердце лягут, иного!

Вот и шейх, возгоревшись великой любовью,
Посрамлен был всесветно столь дикой любовью.

А потом, как и я, присмирившись навек,
На чужие сердца не ходил он в набег.

1560 Говорят, у меня бед не больше бывало, —
Да, не больше, а все же их было немало!

Эй, постой, Навои, прекращай эти речи,
О любви не суди — забредешь ты далече! [128]

Если срок, хоть и малый, а будет мне дан,
О любви моей тоже сложу я дастан.

И судящий всегда обо всем справедливо
Сам увидит, верна моя речь или лжива.

Шейх утешился в горе своем понемногу
И собрался к священной Каабе в дорогу.

1565 Он ту деву в чертоге любви схоронил,
Средь священных гробниц и святейших могил.

От Каабы пустился бродить он по свету,
И к Каабе вернулся он, верный обету.

И пока рок не свел его снова с любимой,
Он молитвы творил, покаяньем томимый.