Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики

Будучи, по Тынянову, «революционером слова», он предсказал в своей числовой поэме революцию реальную. Р. О. Якобсон утверждал, что у футуристов поэтический язык в силу своих фонетических и семантических особенностей становится «революционней» [Якобсон 1987: 274]). Другой участник «футуристической революции», Б. Лившиц, назвал одну из своих программных статей «В цитадели революционного слова», отметив в ней радикально новое отношение к слову у поэтов-футуристов [Лившиц 2006].

Октябрьская революция породила и особое направление лингвистических исследований – «язык революции». Так, Г. О. Винокур, защищавший творчество футуристов как языковых изобретателей, в статье 1923 года о «революционной фразеологии» выступает за языковую политику, ориентированную на преобразование языка, называемое то «революцией в языке», то «революцией языка»:

С моей точки зрения, возможна и такая языковая политика, которая ориентируется на революцию в языке. Но важно одно: революция эта должна мыслиться именно как революция языка, а не чего-либо иного [Винокур 1923а: 106].

Винокур предлагает строить языковую политику преобразований во фразеологии как новой науки о фиксированных словосочетаниях:

Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции. Сдвиг фразеологический – соответствовал сдвигу политическому. Здесь были найдены нужные слова – «простые как мычание», – переход от восприятия которых к действию не осложнялся никакими побочными ассоциациями: прочел – и действуй! [там же: 110].

При этом, заботясь о культуре языка, Винокур критикует слишком закостеневший за пять лет вокабуляр революции и призывает его самого «революционизировать» и «рационализировать». Кстати, вероятно, он в том числе откликается на статью Ленина «О революционной фразе» 1918 года, в которой вождь революции нападает на тех, кто бюрократизирует новый революционный лексикон, превращая в однотипные лозунги. Винокур считает, что преодолеть закостенелость ревлозунгов помогут поэты:

Главное – не надо бояться поэтичности. Чем больше поэзии будет внесено в нашу фразеологию – тем лучше [там же: 117].

Приводя в пример стихи Маяковского и Хлебникова, русский лингвист всерьез верит в поэтизацию языка советского общества.

Верили в это и другие ораторы журнала «ЛЕФ». Так, Б. И. Арватов в статье «Речетворчество (по поводу заумной поэзии)» 1923 года призывал использовать заумный язык футуристов в коллективном речетворчестве. Он пытается оправдать заумную поэзию тем, что она не является чисто звуковой и в любом случае несет в себе отголоски смысла, чем и может быть полезной языковому узусу советского общества:

Любой жизненный акт реализуется в строго определенной среде и в полной зависимости от нее. Иначе: всякое единичное явление целиком определяется в своей функции наличным массовым, всеобщим и узаконенным шаблоном явлений того же типа. Точно так же всякая произносительно-звуковая композиция неизбежно воспринимается на фоне данной языковой системы, тем самым входит в нее, как новый элемент, подчиняется всем нормам и оказывается действенной только потому, что мы ассоциируем с ней привычные формы нашего речевого творчества.

В частности, пресловутый дыр бул щыл, по его мнению, вполне может осознаваться, как ряд «основ, приставок и пр. с определенной сферой семантической характеристики (булыжник, булава, булка, бултых, дыра и т. д.)» [Арватов 1923: http]. Это и есть, согласно Арватову, «доведенная до предела реализация речетворчества».