Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики

Характерно также, что изучение аномалий разного типа в последние десятилетия ведется преимущественно в русской лингвистике; западной науке о языке это не столь свойственно. В русской науке общее определение аномалии в лингвистике впервые было дано в 1970‐е годы Ю. Д. Апресяном, понимавшим под ней «нарушение правила употребления какой-то языковой или текстовой единицы» [Апресян 1990: 50] и видевшим в ней «точки роста новых явлений». В дальнейшем такие лингвисты, как Н. Д. Арутюнова, Т. В. Булыгина, Б. А. Успенский и др., предложили классификации аномальных употреблений в языке [Арутюнова 1987; Булыгина, Шмелев 1997; Успенский 2007]. Следующим шагом в этом направлении стали работы по аномалиям в литературном тексте. И. М. Кобозева, Н. И. Лауфер [1990] и Т. Б. Радбиль [2012; 2017] выделили разновидности аномальной вербализации текстовых категорий: связности, целостности, единства, субъективной модальности и др. Т. Б. Радбиль не только рассматривает все многообразие аномалий на различных уровнях языка конкретного автора (А. Платонова), но и ставит вопрос о специфических «текстовых аномалиях», считая такие аномалии нормой художественного дискурса:

в художественном тексте многое из того, что безусловно осознается как некая аномалия, реально является нормой для концептуальной и языковой организации данного художественного дискурса [Радбиль 2017: 296].

В этом параграфе мы рассмотрели лишь те языковые аномалии, которые можно назвать вслед за Т. В. Булыгиной «непереосмысляемыми» и которые являются результатом сознательного или бессознательного текстопорождения. Такие аномальные высказывания «не могут быть сведены к стандартной семантике и привлекают внимание к самому нарушаемому правилу» [Булыгина, Шмелев 1997: 442]. Мы исключили из анализа те аномалии, которые являются чистой «неправильностью», оговорками или ошибками, даже если таковые носят системный характер. Например, известные «бушизмы» или речевые обороты прочих известных политиков служат лишь частью речевого портрета их производителей, но являются, в терминологии Булыгиной, переосмысляемыми, то есть, несмотря на свою неправильность, способны восприниматься широкой публикой как передающие какую-то понятную мысль. Мы исключили здесь также некоторые явления языка интернета, в частности получивший распространение некоторое время назад «олбанский язык», описанный в [Кронгауз 2013], поскольку при всей необычной форме сообщения на таком «языке» легко прочитываются и используются широким кругом говорящих. Речь шла здесь о различных аномалиях, представляющих проблему для интерпретации реципиентами и, что более важно, ставящих проблему для самих лингвистов, вынужденных проверять на прочность свои инструменты лингвистического анализа при обращении к подобного рода текстам.

3. Художественный текст и поэтическое высказывание в лингвистике 1960–1990‐х годов

Лингвистическая поэтика в коммуникативной парадигме: после Р. О. Якобсона

Как было показано в предыдущем параграфе, программная статья Р. О. Якобсона «Лингвистика и поэтика» 1960 года сложилась в результате полемики с его американским коллегой Н. Хомским по поводу природы аномалий в языке и в поэзии. Статья намечает программу исследований в области языка художественной литературы (главным образом поэтического языка) в гораздо большем объеме, чем во времена русского формализма и пражского структурализма. Ранняя история зарождения такого объекта лингвистического исследования, как «поэтический язык» в начале ХХ века, описана нами в работе [Фещенко 2009]. Отдельные положения формального метода и его структурно-функциональных продолжений были затронуты в первой главе нашей книги, а также в параграфе 2 настоящей главы. Здесь мы считаем необходимым обратиться к некоторым позициям лингвопоэтических исследований, проводимых после известной статьи Якобсона, с 1960‐х годов до наших дней. По нашему мнению, они также являются частью лингвоэстетического поворота на этапе, более близком к нашим дням.

Якобсон никогда не прекращал занятий языком художественной литературы, от самых первых студенческих опытов до последней книги «The Sound Shape of Language» [Jakobson, Waugh 1987]. Однако именно его статья 1960 года стала толчком к новым направлениям в лингвопоэтике. Вновь возвращаясь к своим идеям еще революционного времени, он посвящает статью «отношениям между поэтикой и лингвистикой», которые должны быть, по его мнению, налажены теснее. Аргументация тут нацелена на объединение методов лингвистики и литературоведения в рамках одного, лингвопоэтического, подхода: