Язык за зубами

В загоне я больше не лезу за тую, а сразу направляюсь к Филиппчику. В потоке звуков, которые издаёт его рот, изредка что-то всплывает на поверхность. Когда это происходит, надо скорее хватать звук и тащить его на берег, положить в надежное место, а затем опробовать. «Тьян» – он что-то протягивает. «Вьян» – он куда-то идёт. Тьян, вьян. Я повторяю за ним и смотрю, что получится. Ставлю эксперименты, проверяю опытным путём. Испытание на практике.

Если звук срабатывает – он становится словом. Если нет, я кидаю его обратно в реку. Звук, который работает, – это звук, который что-то провоцирует. Звук, который не работает, равняется молчанию. Ты его издаёшь, а человек ведёт себя, как будто ты ничего не говорил. С маминой совой так и получилось. Салю сава? Я смотрю на Филиппчика: ноль реакции. Бульк! в реку.

Благодаря заиканиям Филиппчика, во всеобщем крике формируются трещины. Постепенно прорисовывается географический очерк загона.

Это треугольник, состоящий из основания, центра и вершины. Основание упирается в бетонный блок, а вершина – в ворота. Основание – самая широкая часть треугольника. В ней преимущественно слышны крики самцов, чья деятельность главным образом состоит из игр с мячом, салок, драк и демонстрации своих половых органов. Это основание доминирует над центральной частью треугольника. Центральная часть – более узкая, здесь раздаются преимущественно крики самок и наблюдаются такие занятия, как классики, резиночки, скакалки и странное групповое скитание, сопровождаемое монотонным пением. Эта центральная часть находится под доминированием основания, но, в свою очередь, доминирует над вершиной треугольника. В самом отдалённом от бетонного блока углу, в узкой и тихой вершине треугольника, находится местный люмпен-пролетариат: Филипп и я. Заика и русская девочка.

Внутри треугольника передвижения происходят от основания в сторону центра или от центра к дальнему углу и, как правило, осуществляются в завоевательных целях: я пришёл на твои земли, чтобы доминировать над тобой.

Что касается взрослых женщин-тёть, то те доминируют над всеми. Они двигаются в обе стороны. Бок о бок, стройным рядом, расхаживают от основания треугольника до границы, где начинается вершина. До самого конца треугольника они не доходят никогда. Иначе их стройному ряду пришлось бы распасться. Дойдя до края вершины, они разворачиваются на ходу, как тот пловец, которого я видела в бассейне. Они разговаривают между собой и окидывают загон пустым скользящим взглядом. Следят они за тем, что видят. Кто хочет от них скрыться, должен просто дождаться момента, когда они повернутся спиной.

* * *

В ослепительном зале мои дела идут всё хуже и хуже. Как только раздаётся сирена, я закрываю рот, пока за мной не вернётся мама. Двое моих соседей по парте в конце концов сообразили, что у них карт-бланш. Что бы они ни делали, что бы они со мной ни делали, я никогда не смогу использовать звуки против них. Высокая женщина-тётя мне не поможет. Полная безнаказанность.

Высокая женщина-тётя сообщает маме, что я не произношу ни одного слова. Мне вновь и вновь объясняют, как важно приобрести язык, которого нет. Французский. Это за ним мне надо каждый день ходить в матэрнельчик. Всё это для того, чтобы у меня вырос французский язык. Вот увидишь, ты будешь на нём щебетать, как птичка. Чик-чирик, поёт воробей.

Но у меня уже есть язык. Что же с ним случится? Чик-чик, режут ножницы, чик-чик.

Я думаю о хвостах ящериц, которых ловлю на даче. Если до них дотронуться – хвост оторвётся. Виднеется розовый обрубок, кровоточащая культя. Мускулы хвоста ещё пару раз сокращаются, и всё. Это мёртвый хвост. Ящерицу сажают в пустой аквариум. Несколько дней спустя у неё отрастает новый хвост. Вот за этим и надо ходить в матэрнельчик.

Однажды вечером в комнате, которую мы делим с сестрой, я прислоняюсь к тёплой стене, вдоль которой стоит моя кровать. С той стороны стены – духовка. После ужина от неё, как от дачной печки, ещё долго идёт тепло. Прижавшись к стене, я засыпаю и молюсь о том, чтобы матэрнельчик исчез, чтобы пришёл конец его существованию.

Когда я просыпаюсь, стена уже остыла, и у меня странное ощущение во рту. Там что-то чешется. Горло, нёбо, язык. У меня во рту что-то чешется, как под болячкой ободранной коленки. У меня вяжет язык. Это идёт откуда-то снизу, из глубины горла. Мне хочется почесаться изнутри. В одном мультике, который происходит в джунглях, я видела большого серого медведя, который чесался о пальму. Мне хочется сделать так же. Я слегка покашливаю, рычу. Вдыхаю, выдыхаю, издаю придыхательные, гортанные звуки. Мне становится легче, звуки как-то действуют. Что это – переизбыток русского, который застрял во мне, пока я была в матэрнельчике, или французский, который во мне обустраивается и начинает его выселять? Сестра просыпается, вскакивает с кровати. Ты что? Что случилось? Ты почему так дышишь? У меня чешется язык.

* * *