Язык за зубами

На макушке яблони, которая растёт между сараем и умывальником, находится самое красивое место, которое я когда-либо видела в своей жизни. Впервые я его увидела в тот день, когда залезла на самую высокую ветку. Ту, на которой надо отпустить руки и удерживать равновесие, ни на что не опираясь. Если стоять спиной к стволу, открывается вид с высоты птичьего полёта: крыши домов, вдали начало леса, и над всем этим небо. Я смотрю в его синь – та и вправду сосёт глаза. Я хотела бы там побывать, но не знаю, как это место называется. Не может быть, чтобы у такого места не было названия. Я спрашиваю у дедушки, он говорит: Так это горизонт. Перед тем как лечь спать, я ещё раз залезаю на яблоню, чтобы его увидеть. Вечером верхушки деревьев выделяются на красном небе каймой.

В конце лета приезжает папа, чтобы перевезти нас обратно в Москву. Я говорю ему: Я видела горизонт. Это где же? – спрашивает папа.

Я не знала, что кроме нашей яблони горизонт можно увидеть где-то ещё.

* * *

Сент-Этьен. Матэрнельчику пришёл конец. Теперь я хожу в школу. У меня новая женщина-тётя. Эта уже не такая высокая, и её зал в конце коридора не так ослепителен. Её любимый педагогический приём – это песни. Особенно та, что про капусту. Про ле шу.

Все встали в круг. Держимся за руки, потная ладонь к потной ладони. Вращаемся по часовой стрелке и сажаем капусту. Туда-обратно. Туда-обратно. Отвлекаться нельзя. Можно только сажать и сажать ле шу той или иной частью тела, которую определяет какая-то мода. В процессе посадки надо назвать эту часть тела, а затем спросить у самих себя, хорошо ли мы эту капусту посадили? А ля мод или не а ля мод. У меня дела идут хуже некуда. Эти моды всё время меняются, я за ними не поспеваю. До А ля мод, а ля мод я ещё держусь, кручусь вместе со всеми остальными, но после он ле плант авек у меня начинается паника. Я не знаю, какой части тела сейчас наступит очередь, и я не знаю, как она называется. В итоге я сажаю всё одинаково. Ногой. Мне эта часть тела кажется наиболее сопоставимой с использованием лопаты. Вдобавок этот выбор позволяет мне крутиться, не выпуская потных ладоней соседей из своих. Я боюсь отстать и остаться на обочине. Я кручусь и надеюсь, что скоро этому придёт конец. Я надеюсь, что наша рассада вот-вот закончится, но она не кончается. Соседи надо мной смеются. Изредка один из них вырывает свою руку из моей. Я жду, пока он посадит ей свою капусту и, хоп, ловлю её обратно. Я не сдаюсь. Верю, что и на моей улице наступит праздник, подойдёт очередь сажать капусту ногой. Мы кружимся и кружимся, и я думаю: почему. Почему эти люди сажают капусту локтями, носами, шеей. Кто так сажает. И главное – зачем.

После капусты все садятся на пол. Снова в круг, снова потная ладонь к потной ладони. Надо сесть, замолчать и внимательно слушать. Не-такая-высокая-женщина-тётя заметила, что мой метод посадки капусты явно отличается от того, который а ля мод. Не-такая-высокая-женщина-тётя подбадривает меня педагогическими улыбками. Она обращается ко всему кругу потных ладоней и говорит: Экутэсавиандэшэ Полина. Что? Это чего это там Полина? Она поворачивается, берёт что-то с полки и ставит на пол. Кассетный магнитофон. Плэй.

Петрушка, не плер па…

Это что вообще такое? Что за петрушка? Ну да, петрушку мы на даче сажаем на грядку с укропом и кинзой. А она откуда знает? Это ей мама сказала?

Петрушка, не плер па…

Я хочу, чтобы это прекратилось. Эти непонятные петрушки. Я хочу, чтобы им пришёл конец, но конца им нет.

Петрушка, не плер па…

Я сейчас заплачу.

Петрушка, не плер па
Антравитадаларондэ
Фэ дансэ тэнатэблонд!
Тонпети ша ревиандра
Иссэфэполишинэль
Дан ле шэмизандантэль
Дэтон гранпапа

Последние ноты музыки – и магнитофон наконец замолкает. Я знаю ша – кошка, дансэ – танцуй, не плер па – не плачь, гранпапа – дедушка. А остальное? У меня такое впечатление, что только что оскорбили всю мою семью. Не плачь да пляши, пока я обзываю тебя петрушкой, пою непонятные вещи про твоего дедушку и кошку, которая осталась в Москве. Я осматриваю круг потных ладоней. Пытаюсь определить по их лицу, надо ли мне вставать на защиту чести и достоинства своей семьи, как-то отреагировать. Все вокруг сидят аморфно. Я решаю, что ладно, на этот раз так уж и быть.

* * *

Мама снова проходит обследования. Тридцать восемь – это очень молодой возраст, говорит врач. Молодой для чего? Слово не произносится. Мама начинает исчезать. Где? В Опитальнор, отвечает папа. Опиталь – это больница, говорит мама, когда мы её навещаем, произносится «а», но пишется «о». Больница – от слова боль.