Язык за зубами

Когда картошку мы сажаем вовремя – я отвечаю за колорадских жуков. Мне выдают банку из-под Кофе Пеле, наливают на дно керосин и велят бросать туда всех жуков, которых я найду на ростках картошки. До этого дня истребление колорадского жука являлось единственным занятием, ради которого мне разрешали выходить за забор одной. Нынешнее лето – начало новой эры. Маме удалось убедить бабушку с дедушкой, что я способна быть осторожной и не попадаться в ловушки Киднеппинга. В этом году меня впервые пустят гулять за забор ради удовольствия, а не картошки. В обмен на эту сказочную свободу от меня требуется твёрдое обещание не уходить далеко от калитки и оставаться в поле зрения, учитывая дедушкину близоруко-астигматическую катаракту. Обещание я даю. Но в то же время думаю о предстоящих трудностях игры в казаки-разбойники. Правила игры мне объяснили соседские дети: разбойники придумывает пароль и скрываются, казаки ловят их и пытают, чтобы заставить сдать своих. Из этого я делаю вывод, что, если дедушкина катаракта будет определять моё поле действий, казакам не придётся долго меня искать.

Перед тем как выйти за калитку, я прохожу дедушкин подробный инструктаж о хорошем поведении и ответах на любые вопросы, в том числе – где я живу. Моё место проживания – Москва. Учусь я в школе номер 26. Та, что из красно-белого кирпича, рядом с домом, по дороге к цирку. Ни слова про Францию. Ни слова про путешествия. Ни в коем случае не говорить по-французски, но это само собой. Если кто-то заговорит со мной о Франции – уходить от ответа. Если будут настаивать – сказать, что я учу французский с репетитором, чтобы поступить в международный класс школы 1265. Могу сказать, что у меня есть читательский билет в детской библиотеке на метро Октябрьская. Та, которая на площади, рядом со статуей Ленина. Больше ничего.

В то время как дедушка перечисляет опасности, которые меня подстерегают, я думаю о Великой Отечественной войне. О пленных без опознавательных знаков, которых пытали фашисты, чтобы распознать по их крикам боли, из какой они страны. Мысль эта не даёт мне покоя. Дело в том, что на русском кричат ай – это я знаю, но ведь и на французском кричат ай. Как я могу быть уверенной, что я закричу ай на русском, а не на французском. А если я крикну ай на русском, но кто-то подумает, что это ай на французском, как потом доказать, что это было русское ай.

Из другого конца комнаты бабушка слушает, как со мной проводят разъяснительные работы, и настоятельно мне подмигивает, будто всё это – отрепетированный розыгрыш. Она уже давным-давно нам заявила, что мы врём. Она прекрасно знает, что ни в какую Францию мы не уезжали, а как жили, так и живём в Москве. Только в соседнем доме – где парикмахерская. Бабушка всячески нам показывает, что весь этот маскарад бесполезен. Она не первый день живёт на этом свете. Её так просто не проведёшь. Этот наш цирк с конями её не обманет. В Москве она регулярно видит меня из окна. Как я прохожу через двор мимо нашего подъезда. Иногда она машет мне рукой, а когда я не машу в ответ – обижается. Что же это такое, уже нельзя родной бабушке помахать рукой.

Мы называем это – «бабушкины фантазии». Дедушка говорит, что она «фантазирует», потому что мысль о том, что мы далеко, ей невыносима. Настолько невыносима, что она делает вид, будто мы всё ещё здесь. Мне же велели с бабушкой не спорить. Но она и так на любые возражения отвечает: Да конечно! и смеётся.

* * *

В конце лета мы возвращаемся во Францию. В зале ожидания аэропорта, рядом с кофейным автоматом, на спине лежит огромная панда и держит в лапах стеклянный шар, полный монет. Мы подходим ближе. Это WWF, – говорит папа, они защищают исчезающие виды животных.

Мама тоже следит за моим русским, как за последним яйцом перелётной кукушки. Её гнездо – мой язык. А мой рот – полость, которая это гнездо укрывает. Несколько раз в неделю мама приносит мне новые слова, осматривает те, которые уже на месте, проверяет, чтобы ни одно не потерялось по пути. Она контролирует баланс численности населения, миграционный поток – въезд и выезд русских и французских слов. Она хранительница просторов, границы которых лежат на столе переговоров. Русский. Французский. Русский. Французский. Караулом языка она следит за пограничным пунктом. Смешивать их нельзя. Она выслеживает французских беглецов, которых приютил мой русский. Втянув голову в плечи, на согнутых ногах, они проскальзывают под шлагбаумом. Селятся вместе с русскими, иногда даже плодятся, до тех пор пока мама их не отловит. Чаще всего они сами выдают себя. Достаточно того, чтобы я позвала русское слово, а вместе с ним увязалось французское. Стой! Мама хватает их и разделывает, словно замороженные креветки из Ашан-Центр’Дьё. Нет такого слова гароваться. Есть парковаться или гарэ ля вуатюр. Когда в следующий раз ко мне подбегает гароваться, я шиплю ему: Уйди, уйди, дай пройти парковаться.