Язык за зубами

Главное – не заблудиться в своём собственном деле. Зал ожидания в здании суда так и называется – salle des pas perdus, зал потерянных шагов. Ходишь по кругу, не сдвигаясь с места. Своего рода спортивная дорожка. Походка от бедра, икры в тонусе, накачанная попа.

Я опасаюсь этого зала-лабиринта. Где лабиринт, там и Минотавр. Пожирающее ожидание, метаморфозы Овидия. Как-нибудь меня найдут в зале потерянных шагов, со стеклянным взглядом и в мраморной тоге а-ля Плиний Старший.

* * *

Два месяца спустя получаю новое электронное письмо от моего адвоката. Тема: дата рассмотрения дела. Она пишет: Решение будет вынесено 8 марта (ровно в Международный день борьбы за права женщин, я в восторге!).

Это от чего это она там в восторге? Как по мне – так отказ на восьмое марта, восьмое мая или четырнадцатое июля – это всё одно и то же. Я совершенно точно буду не в восторге от отказа. Я уже подала на апелляцию. Что мне останется, чтобы оспорить отказ? Нет, ну можно, конечно, как Павленский – прибить себе мошонку к брусчатке Красной площади. Но я бы предпочла обойтись без этого. Я бы предпочла даже не думать о том, способна я или нет прикрепить ту или иную часть своего тела – и если да, то какую – к жуткой стеклянной стене суда Бобиньи.

Я буду вовсе не в восторге, если мне придётся носить имя, которое выбрал для меня суд Бобиньи, потому что ему кажется, что так я лучше вливаюсь во французское общество. Таким образом, от детского сада до кладбища это напоминает нам, что интегрироваться – это work in progress. Это как упругая попа и спортивные икры – их надо держать в тонусе. Минута невнимательности и пау, всё обвисло и болтается. Начинается всегда с варьирующего тонического акцента, переменчивой интонации. Сначала только когда устал или немного выпил, а затем всё чаще и чаще. Затем перестаём использовать артикли лё/ля, ан/юн. Вместо жэ манж ля сосис – жэ манж сосис. Вместо дан лё театр – дан театр. Затем звук «р» потихоньку перестаёт быть картавым, становится всё более раскатистым, и наконец мы начинаем спрягать слова. Сосиска. Сосиски. Сосиске. Сосиску. Сосиской. И хоба! Дезинтегрировалась.

8 марта. 23 часа 30 минут. Адвокат мне не писала и не звонила. Надеюсь, что она отлично провела Международный день борьбы за права женщин.

* * *

Москва. Дача. Бабушка рассматривает групповое фото моего четвёртого класса. Она внимательно изучает каждый ряд: тот, что сидит на стульях, тот, что стоит, тот, что взобрался на скамейку. Изучает она исключительно мужской пол. Цель сего просмотра – моя будущая свадьба. Бабушка тыкает указательным пальцем в фотографию и скользит ногтем по горизонтали. Когда палец останавливается у подбородка потенциального избранника, бабушка поднимает голову и спрашивает: Это кто? Я смотрю, отвечаю: Это Пьерик; это Альдрик; это Кевин. Про некоторых она спрашивает дополнительно, кто родители. Когда я отвечаю, что не знаю, она мне не верит. Ну там не так, как в России, говорю, класс каждый год меняется. В следующем году они, может, вообще будут в другой школе.

Мои родители уехали в Штаты на целый месяц. Папу пригласили на конференцию. Я говорю: В Нью-Йорке, наверное, интересно.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

Красиво, правда? это Есенин, сообщает дедушка. Это парень, который говорит, что если ему ангелы предложат уехать из России, чтобы поселиться в раю, он им ответит, что ему этот рай вообще не нужен, потому что он хочет жить на своей родине и нигде больше. Всё это он говорит в стихах.

Обычно когда дедушка его цитирует, можно начинать отсчёт секунд до того, как он спросит, нравится ли мне жить во Франции и лучше ли там чем в России. Где лучше? Этот вопрос он задаёт так, как Исус Христос вопрошает народ о вере во Всевышнего. Пока я издаю нечленораздельный звук, позволяющий мне уклониться от ответа, он тихо сокрушается о моей скитающейся душе: Увезли-то тебя ещё совсем махонькой. Такое впечатление, что меня кто-то выкрал. Затем дедушка вздыхает и достаёт аппарат для измерения давления.

В процессе измерения разговаривать нельзя. Маленькой грушей дедушка надувает манжету, затем медленно её спускает, наблюдая за стрелкой, которая спотыкается о циферблат. Хруст застежки-липучки. Цифра на цифре. Так и инсульт можно схлопотать, говорит дедушка. Ему – валидол, мне – конфету, и мы оба ложимся. На железную кровать под пожелтевшей репродукцией Грачи прилетели. Пока дедушка прикрывает глаза, предотвращая свой сердечный приступ, я рассматриваю холмы и долины его лица. На нём больше кожи, чем места. Я исследую реки морщин, которые погружаются и исчезают в своих собственных берегах. Я смотрю на запрокинутую голову, приоткрытый рот, розовый язык, контрастирующий с бледной кожей. Он похож на язык черепахи.