Идеально другие. Художники о шестидесятых

В Париже из нашей группы были я и Оскар с Валей. Булатов, Янкилевский, Кабаков были совсем другого направления. Целков вообще всегда особняком держался. Я знаю, что Оскар в Париже дружит с кем-то из них, в этом нет ничего плохого. У нас же здесь не было никакого общения — дружба, простота, открытость кончились. А когда ничего этого нет, какой смысл встречаться? Экивоки и слова были мне неинтересны. Я ничего не знала об этих интригах и не сразу во всем разобралась, но очень хорошо увидела, как оно есть на самом деле. В Лианозове, когда мы все дружили, у нас не было таких противоречий. А с Оскаром мы как дружили, так и остались друзьями, у нас нет никаких проблем. Это судьба совсем другая, чем у Булатова и Янкилевского. Потом, не надо забывать, что они моложе по возрасту лет на десять. Они другой формации, другого воспитания, и их семейное положение было совсем другое. Они уже принадлежали советскому обществу. Они были членами МОСХа, получали мастерские, заказы, иллюстрировали книги. Об этом никто никогда не говорит, но исторически это так. У них все осталось, а у нас ничего. Мы нигде ничего не имели.

Оскар есть Оскар, он нашел свою форму, он всегда работает, всегда в форме. Оскар — абсолютно сложившийся художник, в отличие от Льва. Когда мы познакомились с Оскаром, у него были довольно странные вещи — какие-то деформированные машины куда-то мчались, потом он изобрел свой мир — заброшенный город неблагоустроенный, где болтаются лампочки, кошки на крышах мяукают, бутылки с водкой стоят, куклы на помойке валяются, какие-то банки-склянки. Не знаю, что он чувствовал. Абстрактная картина может быть многоцветной или конструктивной, у Оскара это очень трудно уловить. Кажется однообразным, но у него сугубо свое многообразное восприятие мира. Но Оскар все время работает в одном плане, делает одно и то же, с разным сюжетом. Здесь бутылка, здесь кукла, а здесь банка консервная валяется. В Париже он стал какие-то наклейки делать. Ничего духовного нет! Ищите и обрящете, как говорят.

Саша Рабин был очень способный художник, не умением, не пониманием, но своим внутренним миром, представлением о нем. Остались очень интересные работы, передающие фантастический внутренний мир, который в нем был. Он жил, но видел совсем другую свою жизнь. На берегу моря, где-нибудь в Корнуолле, смотря на корабли. Темы мне очень нравятся, он уходил от современности, но ничего не выдумывал, может быть, вспоминал свои прежние жизни. Его картины иногда волнуют меня, вроде бы ничего особенного, но сделано хорошо, без ошибок и недоделок. Вначале он подражал Оскару в своих натюрмортах. Он был довольно инфантильным юношей, похож на зайчишку. Сына и жену оставил в Москве, а сам уехал с отцом и матерью. Во Франции он жил безалаберно, необдуманно, жен выбирал неподходящих, не имевших к искусству никакого отношения. После того как он упал из окна, стали говорить, что он наркоман и пьяница, — он любил выпить, но из окна его выбросили. Я не собираюсь что-то доказывать, человека нет уже. Его жена в это время была у матери с мальчишкой от первого мужа, паршивого типа, азербайджанца, который все время за ней следил! Даже если человек в высокой степени талантливый — поэт, музыкант, художник, а женится вдруг на красивой женщине, которая не интересуется его искусством, в результате расходятся и не могут себе никого найти. Поэтому здесь все эмигранты так держались друг за друга, не расходились — здесь никого не найдешь.