Идеально другие. Художники о шестидесятых

У тетушки по отцу Марии Николаевны был муж, Терентий Семенович Кузнецов, видный деятель в Питере, красный директор Балтийского завода. Тетя заведовала детским садом. Жили в квартире управляющего заводом, со всей обстановкой — до революции это был датчанин. Я попал в шикарную обстановку, но не знал, что там делать, — друзей у меня почти не было, всякие фантазии приходили в голову. Был огромный старинный буфет, я соорудил стул из кастрюль и залезал наверх. Невско-Балтийский («Красный балтиец») судостроительный завод имени Ленина — когда едешь по Невскому, то видно заводоуправление, один из самых первых памятников Ленину стоит там в сквере. Не слишком парадный, вполне человеческий. Потом Кузнецова перевели на Урал, сначала в Екатеринбург, потом в Воткинск, директором огромного завода. Тетушка поехала с ним, мама разочек приезжала. Был он совсем из низов и выписал из деревни племянника, неинтересного парня. Он занял дом управляющего, огромный резной деревянный дом в стиле провинциального барокко — барская квартира, 12 комнат, туда же переехала вся мебель. Когда тетушка разошлась с Терентием Семеновичем, она привезла меня в Москву к матери, потом к отцу в маленькую комнату на окраине Питера, потом обратно в Москву. Время было тяжелое, отец подрабатывал в бухгалтерии. В школу я пошел в Питере, в новостройку в конце Смоленского проспекта вдоль Невы. Там у железнодорожного моста была небольшая церковь, где меня крестили, она и сейчас стоит. Тетя Маня жила в Екатеринбурге, а потом переехала к маме в Южинский.

А как вы вернулись в Москву?

С четвертого класса мама забрала меня из Питера в Москву. Школа, куда я ходил и которую окончил прямо перед войной, была на Садовой, не так чтобы уж очень близко — 118-я средняя школа, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. Здание стоит до сих пор, но теперь там совсем другая организация. Комсомольцем я принципиально не был, тогда это не было обязательным — колхоз дело добровольное. Напротив школы стоял особняк, говорили, что там жил Берия. Частенько, когда он проезжал, кольцо перекрывалось и через Маяковку он мчался в Кремль. Со мной вместе учился Сережка Лакекин, своеобразный парень. И он уверял, что видел, как на Никитском бульваре образовалась очередь в несколько человек за свежими газетами, подъехала простая «эмка», из нее вышел Сталин и встал в очередь за газетой.

Может, еще до убийства Кирова — позже, когда Сталин ехал по Арбату, из Кремля в Кунцево, во всех подъездах и подворотнях стояли топтуны.

В школе я впервые приобщился к профессиональному рисованию. В четвертом классе к нам попал очень хороший художник-преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. Учитель, настоящий художник, сразу обратил на меня внимание и подкладывал мне листы, акварелью мы рисовали натюрморты с кувшинами. И он заметил, что у меня есть определенные способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда. Можно сказать, война из меня сделала художника. Даже в лесу, когда прятался у чехов, что-то рисовал, какие-то делал набросочки. Когда я уже находился в побеге и прятался в Чехословакии в стоге соломы, окончательно решил, что для меня это — единственный путь. Если бы не родня в войну, меня бы вообще не было. О военных похождениях ведь ты знаешь, из лагеря я бежал, потом дошел до Праги, до них добрался.

Вы окончили школу в 41-м, когда и начались, как написали в чешском журнале, ваши «очень длинные каникулы».