Идегей

Хан Токтамыш сказал тогда:

«Холодна в котле вода.

Если батыра ты поборол,

Сердце у него разорви,

Окуни его труп в котёл,

Крепким камнем его придави,—

Да не страшимся его обид!»

Был Каплан Кыпчаком убит.

Сел Кыпчак на скакуна,—

Лиственница — его вышина,—

Снова в руки взял он своё

В восемьдесят вершков копьё

И на майдан поскакал опять,

Заставляя землю дрожать.

Солнце уже погружалось во тьму.

Не уступил он майдан никому.

На майдане врагов поборов,

Он двенадцать копий сломал,

Уничтожил шесть топоров,

Тридцать девять богатырей,

Что Каплана были храбрей,

В быстрых схватках он победил,—

Одного за предплечье схватил,

Взял другого за воротник,

Третьего из седла извлёк,

Пленника по земле поволок,

Бросил у Токтамышевых ног.

Пораженья не знавший в войне,

На остробивневом белом слоне

Восседавший, вздрогнул Тимир.

Тесным ему показался мир.

Глядя, едва не ослеп эмир,

Кровью глаза его налились,

Чёрные думы в душе поднялись:

«Вижу теперь, что он — богатырь,

Всю захватил он степную ширь.

Ставка его — моей грозней,

Чёрный стяг Чингиза над ней.

Чёрный стяг, осенивший рать,

Дюжине воинов не поднять,

Вьючным верблюдам, чьё двадцать — число,

Чёрный стяг поднять тяжело».

Возвышаясь над ширью степной,

Хан Токтамыш восседал так:

На котёл с холодной водой

Приказал поставить думбак.

Били воины в барабан,

Возбуждали воинский стан.

Тут же сидел батыр Кыпчак:

Тридцать девять богатырей

Одолел этот бий-смельчак!

Токтамыш восседал, возгордясь,

Токтамыш хохотал, развалясь,

Чаши своих расширял он глаз,

Тимир-шаха бойцы не раз

Собирались удар нанести,

А пришлось назад отойти.

Шах-Тимир из рода Бырлас

Посинел, стал губы кусать:

«Оказалось, — злился Хромец,—

Токтамыша один боец

Сорока моих стоит бойцов —

Знаменитейших храбрецов.

Оказалось, эта земля —

Та земля, где погибель моя».

Убоявшись, Тимир трепетал,

Испугавшись, молитву читал,

То вставал, то садился шах,

А в глазах — тревога и страх.

Красный солнечный шар погас.

Выплыл месяц в вечерний час.

В свой шатёр удалился шах,

Неохота ни пить, ни есть,

То он справа пробует сесть,

То он слева пробует сесть,

Голова тревогой полна,

Шаху нет ни покоя, ни сна.

Пробуждается утром трава,

Разливается дня синева.

Там, где близко святой Сарай,

Где Великой степи благодать,

Зашумела татарская рать.

Ставку ханскую утвердив

И майдан в степи оградив,

Начала похлёбку варить:

Десять тысяч наполнив котлов,

Разожгла десять тысяч костров,

А голоса всё шумней и шумней.

Стяг Чингиза взметнула рать:

Крепкоруких пятнадцать мужей

Были не в силах его поднять.

Вьючным верблюдам, чьё двадцать — число,

Стяг Чингиза поднять тяжело.

Был подвешен, столь же тяжёл,

Со студёной водою котёл.

Вот сурная заслушался дол,

Зазвенели в утренний час

Чангкубыз[75] златоглавый и саз.

Оглушили воинский стан

Маленький и большой барабан.

Из Чингизова дома хан,—

Токтамыш на престоле воссел,

Озирая степной предел.

На другой восседал стороне,

На могучем белом слоне

Шах-Тимир, готовый к войне.

Появился на быстром коне,

Равном лиственнице по вышине,

На средине майдана Кыпчак,

Заставляя землю дрожать.

«Кто остался майдан держать?» —

Вопросил с тревогой в очах,

Полководцев своих Тимир-Шах.

Приподнявшись, направо взглянул.

Приподнявшись, налево взглянул

И бойцов он увидел, и мулл,

Всех объял, — увидел он, — страх.

Вспыхнул внутри Тимир-Шах,

Мнилось, пламя его сожжёт,

А снаружи он посинел,

Превратился в холодный лёд.

Он вспомнил свои дела:

«В Самарканде — да знают все —

Я мечетей воздвиг купола.

Я мечетями и медресе

Разукрасил свою Бухару.

Воевал в холода и в жару

Семьдесят ханов я убил,

Семьдесят городов истребил.

Семьдесят мне исполнилось лет.

Где же мои смельчаки? Их нет.

Где бойцы, внушавшие страх?

Утонули в холодных котлах,

Там опухают их сердца,—

Ни одного нет храбреца.

Если начал войну Токтамыш,

Разве перед ним устоишь?»

Тимир-Шаха объял испуг,

Чёрным, как уголь, стал он вдруг. 

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ

О том, как Идегей бился с войском хана Токтамыша.

Молвил — и вот что произошло.

Тучей небо заволокло,

Тьма от чёрной тучи взвилась,

С небесами земля слилась,

Небо разверзлось, земля затряслась.

Молния огненная зажглась,

Возглашая, что Тенгри-Бог

Это яркое пламя зажёг,

Ханы смотрели, окаменев,

Будто увидели божий гнев.

В ужасе прижались войска,

Им казалось: гибель близка.

Пыль взметнулась со всех сторон.

Поднялись пятьдесят знамён:

Так, пятьдесят тысяч бойцов

Возглавляя, пришёл Идегей,

А за ним — семнадцать мужей,

Сорок храбрых, готовых к войне.

На игривом гарцуя коне,

Двинулся Идегей вперёд.

Токтамыш, властелин господ,

Сытых, как спелой пшеницы зерно,—

Им тарханами[76] зваться дано,—

И султаны, чей предок Чингиз,

Сыновья отцов боевых,

Братья отважных братьев своих,—

Заворожённым взором впились

В Идегея, который, в броне,

Гарцевал на мощном коне.

Слился он с чубарым конём,

Шлем орлиный блещет на нём,

Шуба — золото и парча,

Широки два батырских плеча,

Побеждённых он слышит мольбы,

Крепкая грудь шире арбы,

Руки могучи, как лапы льва,—

Вот он, грозной рати глава!

Он послал привета слова

Бию Кыпчаку издали.

Испугал врага Идегей:

Дух его оказался сильней!

Бий Кыпчак сперва побелел,

А потом, ослабев, почернел,

В пятки ушла его душа.

«Видно, сегодня я заболел»,—