Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Я начну эту главу с истории из личного опыта, обернувшейся внеплановым этнографическим наблюдением. Во время своей последней поездки в Узбекистан я услышал один из множества рассказов об исламских благотворительных фондах – вакфах. В Хорезме стоял октябрь 2014 года. Было солнечно. Весь день я провел со своим информантом Эркинбоем, разбирая частные собрания исламских рукописей в деревне Оромобод. Только мы отправились домой, как я споткнулся о провод и порвал правый ботинок. На лице моего спутника отразились смущение и тревога. Эркинбой решил, что мы должны отклониться от нашего маршрута и пойти в Хиву, где находилась ближайшая обувная мастерская. Пока мы шли по цитадели Ичан-Кала мимо безмолвных зданий медресе XIX века, мой информатор с чувством собственной правоты объяснял, что в далеком прошлом за этими покинутыми ныне учреждениями стояли могущественные вакфы, которые были впоследствии упразднены при советской власти. Мой проводник сокрушался, что прошли золотые дореволюционные годы, когда исламский мир Хивы здравствовал и процветал благодаря вакфам. Рассказ моего информатора был похож на другие истории о вакфах, которые я слышал несколько лет назад в других городах – Самарканде, Бухаре, Ташкенте. Все эти истории были объединены одним сюжетом: в закрытии вакфов по всему региону виноваты одни лишь Советы; это при том, что советскую власть в Узбекистане в действительности представляло новое поколение местных мусульманских коммунистов[616]. Однако подобные истории основываются еще на одной наивной идеалистической предпосылке: вакф – это всегда выгодное и благоприятное для мусульман предприятие.

В данной главе я рассмотрю попытки упразднения различных вакфов в период до и после российского завоевания Средней Азии в 1865 году. Прежде всего, я проанализирую несколько жалоб на несправедливое распределение вакфных ресурсов, в частности прошения от наследников, которые не были указаны основателем вакфа в качестве бенефициаров. Безусловно, мое изыскание имеет лишь ориентировочный характер, поскольку упоминания о попытках аннулирования того или иного вакфа мы находим почти исключительно в правовых источниках, где несправедливость распределения вакфных ресурсов (реальная или мнимая) описывается достаточно общими словами, без подробностей. Краткость формулировок в этих исторических документах предполагает, что люди, несогласные с механизмом распределения вакфных благ, должны были обладать информацией о доступных им юридических ресурсах. Спектр этих ресурсов расширили русские власти, установив в регионе плюралистичный правовой режим. Таким образом, у местных жителей появилось больше возможностей добиться упразднения того или иного вакфа и затем обратить вакфное имущество в свою личную собственность. Анализ данного феномена необходим для оценки изменений в области правовых знаний мусульманского населения колониальной Средней Азии.

В общепринятом понимании вакф прежде всего представляет собой акт «благотворительности»[617]. Предполагается, что учреждение любого вакфа полезно и желательно для сообщества верующих мусульман, а сам акт передачи имущества в вакф, субсидирующий какое-либо (религиозное) учреждение, наделяет передающего ореолом благочестия[618]. Человек, который передает узуфрукт на свое имущество в собственность медресе или мечети или же использует доход с земли, чтобы финансировать собрания по изучению Корана, становится примером праведности[619]. Именно в таком свете историографы представляют бухарских эмиров Даниялбия (годы правления: 1758–1785), Шахмурада (годы правления: 1785–1800) и Хайдара (годы правления: 1800–1826), называя их справедливыми правителями (падишах-и шахиб-и насфат ва ‘адалат) и восхваляя их за защиту шариата и восстановление вакфов, пришедших в упадок[620]. Концепция общественной полезности (маслаха) предполагает, что создание вакфа является благочестивым по своей природе поступком, гарантирующим вознаграждение (саваб) после смерти[621]. Это также относится к «семейным вакфам», учрежденным «из благочестивых побуждений»[622].