Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Введение процедуры выборов судей (и налоговых инспекторов) для мусульман Средней Азии ознаменовало разрыв с прошлым[356]. До колонизации централизованная администрация ханств назначала своих представителей (‘амалдар) на всех уровнях, вплоть до деревенских старост. Назначение на административный пост воспринималось как установление взаимодействия между государством и его представителями, основанного на обмене услугами: если административный служащий был лоялен к государству, он пользовался определенными привилегиями, чаще всего – освобождался от уплаты налогов[357]. Это означало, что за назначением конкретного человека на административный пост местным правителем или представителями государства часто стояло лобби. Хаким был вправе даровать освобождение от налогов; вероятно, данные привилегии распределялись между лоббистами, поддержавшими его кандидатуру перед ханом[358]. Ранее мы рассмотрели, как проходило ритуальное назначение на судейскую должность в Бухарском эмирате и Хорезме. В Ташкенте времен Кокандского ханства ситуация была аналогичной: грамоты о назначении казием выдавались вплоть до российского завоевания[359]. Местные группы лоббистов продолжали добиваться назначения определенных людей на судейские посты, пока не был введен проект Положения 1867 года[360].

Выборность судей среди мусульманского населения стала первым важным нововведением, проверявшим на прочность имперское правление в Туркестане. В начале 1868 года была назначена особая комиссия для посредничества между колонизаторами и коренным населением по вопросам нового избирательного процесса. Этой комиссии было поручено объяснить местным основные принципы Положения[361]. В нее входили такие ташкентские улемы, как Хаким Ходжа, служивший кази-каланом в Кокандском ханстве, другие казии, такие как ‘Азизлар Ходжа, а также прочие высокопоставленные лица, например купцы Саид ‘Азим-бай и ‘Азим-аксакал. Очевидно, при внедрении институциональных изменений колонизаторы полагались на местную элиту, которая включала в себя образованную верхушку (мулл и махдумов), а также лиц, утверждавших, что они ведут свое происхождение от святых (саййиды, ходжи). Почетные звания в составе личных имен членов комиссии не оставляют сомнений, что в нее по большей части входил старый ташкентский истеблишмент: слова кази, муфти, a‘лам, бай, аксакал, являющиеся частью имен, обозначают статус лиц, входящих в комиссию, и свидетельствуют о прежних властных отношениях. Данные титулы также очерчивают пространство нравственных авторитетов, еще не завоеванное российскими колонизаторами[362]. Вскоре последние осознали, насколько трудные задачи ставит перед ними среднеазиатский электорат. Говоря о местном населении на языке распространенных ориенталистских клише – к примеру, называя его «апатичным и вялым по неразвитости своей», – колониальные чиновники отмечали, насколько тяжело проходит разрыв старых связей, основанных на взаимообоюдном обмене, и как трудоемко раскрывать все махинации против нового порядка. Кроме того, власти понимали, что члены комиссии как посредники были больше озабочены тем, чтобы угодить русскому начальству и улемам, чем собственно целями, которые декларировала комиссия[363]. Следующий абзац[364] из записей избирательной комиссии 1868 года поможет понять, насколько непростую цель поставили перед собой колониальные власти: