Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Прошение

5 июля 1897 года <…> Мухаммад Ходжа Абду Азим Ходжинов предъявил мне в народном суде иск на сумму более двух тысяч рублей. Ввиду неподсудности мне дела, в котором я же являюсь ответчиком, иск <…> был передан для разбора Шейхантаурскому казию <…> который решением, состоявшимся 14 апреля 1898 года, определил в иске Абду Азим Ходжинову отказать за полной бездоказательностью такового. Истец остался означенным решением недоволен и перенес дело в Съезд народных судей, при этом за недостатком судей <…> Вашему Высокоблагородию угодно было приказать составить присутствие из потребного числа кандидатов к Народным Судьям <…> В ограждении не только моих интересов [но] и интересов правосудия, которому я служил по мере сил с честью много лет, беру на себя смелость доложить Вашему Высокоблагородию некоторые соображения относительно такого личного состава присутствия Съезда. <…> Следует, однако, принять во внимание, что <…> настоящее дело есть плод вражды ко мне и желания мести не только со стороны истца, но и со стороны целой враждебной мне партии. Партийная вражда порождает в том всевозможные толки, и мне было бы очень неприятно, если бы в случае выигрыша мною дела в городе стали говорить, что состав присутствия отнесся к делу пристрастно, так как в него входил мой сторонник или преемник[378].

Главным следствием введения российскими властями избирательной системы вскоре стало разделение местных на партии. Как видно из процитированного выше, учреждение суда второй инстанции – съезда казиев, получившего право на судебный пересмотр, – лишь подлило масла в огонь вражды между локальными группировками. Среднеазиатские улемы делились на партии и до российской колонизации. Садр ад-Дин и Садри Зиё описывают в своих работах, как враждовали семьи и группы ученых в Бухаре, а мангытские правители использовали эту вражду в своих интересах[379]. Из этих сюжетов о межгрупповой борьбе нам также становится ясно, на чьей стороне авторы, кому они симпатизируют. К примеру, Садр ад-Дин ‘Айни называет верховного судью Бадр ад-Дина, назначенного бухарским эмиром Абдул-Ахадом, «непревзойденным самодуром, не имеющим равных по могуществу» (истибдадда би-хамта ва тадбирда би-мананд)[380]. Садри Зиё, занимая несколько иную позицию, описывает, как в результате межпартийных интриг сторонники противоположных группировок смещались со своих должностей и замещались другими людьми. Из ярких описаний Садри Зиё мы узнаем, что Бадр ад-Дин, будучи только что назначен кази-каланом, в первую очередь поставил учителями в медресе людей, до его назначения смещенных с казийских должностей из-за недостатка знаний и неграмотности (казийан-и ма‘зул ра ки аксари би-савад ва би-‘илм буданд аварда мударрис сахт)[381].

Однако манера описания сильно меняется, когда мы обращаемся к местным нарративам периода российского завоевания. Здесь народные судьи часто описываются с таким презрением, что возникает вопрос, не служат ли эти описания некоей более глобальной риторической цели; например, не является ли их задачей критика колониального общества в целом. Казии, избранные при российском правлении, предстают нечестными людьми, непригодными к судейской деятельности и склонными к коррупции. Описание, которое мы встречаем у одного из последних кокандских хронистов, Мирзы ‘Алима Ташканди, представляет собой в высшей степени критический взгляд на колониальную администрацию и народных судей. Ниже я цитирую отрывок, где новые казии изображены в духе журнальных карикатур (см. ил. 4):