Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Еще одна причина, по которой обвинения казиев во взяточничестве нельзя воспринимать буквально, состоит в том, что таким образом мы игнорируем значимость многолетней культуры дарения. Подарки (хадиййа) и подношения (тартик) были знаками уважения, преданности и повиновения в политической[395] и юридической[396] сфере. В главе 1 мы видели, как судья Бака Ходжа резко выступил против обычая туркмен города Керки подносить подарки судьям. Позиция казия, о которой мы узнали со слов его сына, может показаться нам абсолютно логичной. Однако история окончилась тем, что городской хаким посчитал обычай полностью законным. Объявляя ту или иную практику хорошей или плохой, историк рискует стать жертвой собственных моральных убеждений, не имеющих отношения к изучаемым событиям. То, что некоторым правоведам покажется вполне нормальным, – к примеру, вознаграждение за услуги служителя суда или нотариуса, – для других будет выглядеть как позорная взятка[397]. По всей вероятности, культура дарения пережила завоевание Туркестана и последующую институциональную реорганизацию судебной системы. Следовательно, нам не стоит полагаться на мнение современников той эпохи, что подобные культурные практики являются формами коррупции и аморального поведения. Возможно, эти комментаторы и обладали проницательностью, но не были достаточно чутки к особенностям среднеазиатской культуры. Американский консул в Ташкенте, резко отзывавшийся о коррупции среди казиев[398], несомненно, был склонен к поспешным выводам:

Таджиков и узбеков легко отличить друг от друга не только по внешнему виду, но и по характеру. Таджик крупнее и полнее, носит большую черную бороду, а вид имеет ушлый и хитрый. Он ненадежен, лжив, ленив, труслив, хвастлив и морально ущербен во всех смыслах[399].

Третий вопрос, которому необходимо уделить внимание в рамках дискуссии об обвинении казиев в коррупции, касается Quellenkritik. Доверие к обличителям казиев влечет за собой закрепление расхожей колониальной идеи, что народные судьи всегда принимали произвольные решения по делам[400]. Данный подход является заблуждением, и нам не мешало бы распутать клубок намерений, стоящих за каждым обвинением казиев в коррупции. Прошло не так уж и много времени, прежде чем жители Средней Азии поняли, что обвинение казия во взяточничестве представляет собой действенный способ привлечь внимание колониальных властей к своей проблеме. Местные жители знали, что русские чиновники всегда готовы послушать красочные подробности о якобы непорядочном поведении народных судей; об этом свидетельствуют бесчисленные фантастические истории, которые мы находим в архивах. Обратимся к делу Тиник-Ай, казахской вдовы из аула в Джизакском районе. После смерти мужа Тиник-Ай вступила в отношения с одним мужчиной и родила от него мальчика. Две женщины из того же аула хотели выдать ее замуж за другого мужчину, но она отказалась. Свахи решили, что Тиник-Ай заслуживает наказания. Они пришли к ней в дом, избили ее с матерью и хладнокровно задушили младенца. Вероятно, из-за страха дальнейшей мести Тиник-Ай не подала на них в народный суд. Вместо этого она обратилась к колониальным властям и, лишь мимоходом упомянув об убийстве своего ребенка, сочинила историю о том, что ее домогался местный народный судья (бий) и ей пришлось дать ему пятнадцать рублей, чтобы тот ее отпустил. Русские чиновники недолго разбирались в свидетельских показаниях, прежде чем стало ясно, что обвинение во взяточничестве было ложным, выдуманным лишь затем, чтобы привлечь внимание к убийству ребенка[401].