Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Что же в таком случае побуждало проживающих в Амударьинском отделе мусульман, в основном казахов, так поступать и совершать действия, строго запрещенные на территории протектората? То, что в Хиве считалось клеветой, в Петроалександровске теперь лишь подлежало аннулированию. Представляется, что качественный сдвиг в интерпретации лживых заявлений был обусловлен несколькими факторами. Во-первых, как было указано выше, подача жалобы в Петроалександровске стоила меньше, чем аудиенция в ханском дворце в Хиве. Во-вторых, мусульмане, по всей вероятности, в целом воспринимали российские владения как территорию вседозволенности. В-третьих, что наиболее важно, подачи прошения имели разную степень публичности по разные стороны Амударьи. Подданным с плохой репутацией было трудно добиться аудиенции хана и еще труднее избежать того, чтобы вести об их репутации дошли до лиц, непосредственно осуществляющих ханское правосудие. В Российской империи с ее слепой бюрократией дела обстояли совсем иначе; такой фактор, как добрая или дурная слава, для исхода дела почти ничего не значил.

5. Стратегический альянс

Вернемся в Ташкент и рассмотрим еще один любопытный аспект культурной лжи, распространившейся повсеместно после установления колониального правления. Нередко русские колонизаторы вступали в стратегический альянс со среднеазиатскими подданными, чтобы подорвать общественное доверие к казийским судам. При этом стороны данного союза преследовали различные цели: колонизаторы стремились реализовать культурный проект, состоявший в том, чтобы установить моральное превосходство имперских судов над казийскими; местных жителей же больше волновала финансовая выгода от этого предприятия.

Рассмотрим один случай предполагаемой подделки документов, произошедший в Ташкенте примерно через пятнадцать лет после завоевания. В конце декабря 1881 года некий Байбаба Турабаев[415] находился при смерти. Он позвал своего внука по имени Закир-джан и перед тем, как умереть, попросил того учредить вакф от его имени. 25 декабря молодой человек пришел в народный суд под председательством Мухитдина Ходжи. Судья подписал документ, который гласил, что Закир-джан, действуя в качестве уполномоченного лица (вакил), учреждает вакф и передает доход от шести лавок в распоряжение двух мечетей. Очевидно, данный поступок вызвал негодование среди потенциальных наследников; этим и объясняется последовавшая подача ложного иска.

В учредительном документе вакфа (вакуф-наме или вакф-наме, араб. вакф-нама), о котором идет речь, мы обнаруживаем нестандартные формулировки. Во-первых, по всей вероятности, казию были предоставлены полномочия (тафвиз) по определению условий (шурут) вакфа. Во-вторых, в документе не указано имя управляющего вакфом – мутаваллия (мутавалли). Вместо этого мы читаем, что мутаваллий должен быть назначен человеком, имеющим полномочия принимать решения об управлении вакфом (мутавалли-йи мазкур мансуб башад аз кибал-и ман лаху ал-вилайа), то есть казием[416]. Это важный момент, поскольку такие условия вакф-наме формально исключают возможность получения наследниками учредителя доли прибыли от лавок. С данной точки зрения документ, казалось бы, свидетельствует о благочестии Байбабы Турабаева: учреждая вакф исключительно в благотворительных целях, он не пытался дать преимущество той или иной группе потомков, назначив одного из них мутаваллием[417]. Однако не все члены семьи были рады такому проявлению благочестия. Племянник Байбабы, Садык-джан, заявил, что казий Мухитдин Ходжа вместе с Закир-джаном организовал план по отчуждению собственности покойного от его близких родственников, чтобы самому завладеть долей доходов, предназначенных вакфу[418].

Вот фрагмент прошения, которое Садык-джан подал генерал-губернатору Туркестана в начале мая 1890 года. Данный документ знаменует начало семейной междоусобицы: