Идеология русской государственности. Континент Россия

Не следует, однако, думать, что вера имеет дело только с возвышенными, сокровенными истинами, которые иным способом не могут стать доступными. Примером обратного может служить знакомая всем школьная рутина: не каждый научный факт, сообщаемый ученикам, сопровождается экспериментальным подтверждением. Немногие опыты, воспроизводимые учениками в лабораторных работах, демонстрируют не столько справедливость, к примеру, законов Гей-Люссака или Ома, сколько действенность экспериментального метода как такового. Целью этого является формирование доверия как к научному сообществу в целом, так и лично – к конкретному учителю. Потому что остальные научные факты сообщаются уже без полноценного доказательства и принимаются на веру. Другие похожие ситуации возникают, когда в практике государственного или корпоративного управления при подготовке какого-либо решения обнаруживается недостаток нужных для этого знаний. Тогда для консультации приглашают «экспертов», то есть лиц, которые, по мнению самих лиц, принимающих решение, или профессионального сообщества, обладают необходимыми знаниями. Сообщаемые ими сведения принимаются на веру, поскольку подразумевалось, что эксперты не будут выполнять специальное научное исследование, а просто применят имеющиеся у них знания для оценки ситуации.

Таким образом вера при определённых обстоятельствах может занять место знания. Важно при этом отметить, что предмет веры не имеет деятельностного содержания, присутствующего в знании, а значит для организации, построения, проектирования деятельности он бесполезен. Поэтому в контексте способности судить вера обычно маркирует границы — границы применимости знаний и границы человеческого своеволия – произвола в выборе целей и средств их достижения. Хрестоматийный пример первого – королёвская фраза «Луна твёрдая». Примеры второго – нравственные и догматические регулятивы – общеизвестны.

Эта особенность веры сохраняется, даже если она почему-либо начинает употребляться в качестве знания. Но в этом случае она становится ложным ориентиром, подсказывая ошибочные ходы и скрывая реальные возможности. В этой книге мы рассматриваем несколько важных исторических случаев, когда именно это играло фатальную роль в исторических судьбах государств. Сейчас же попытаемся ответить на заданный ранее вопрос: как случилось, что представления о «демократии» как об эталоне государственного устройства разделяет в наше время множество людей. Исторические и социальные причины того, что под «демократией» при этом понимается совершенно конкретный и предельно «стандартизированный» политический режим, рассматриваются нами в следующей главе. Здесь же нас интересуют механизмы распространения такого мнения.

Известно, что в истории западной/европейской цивилизации существовали самые разные политические режимы, претендовавшие на это название. Мнение же, что существует единственная, якобы наилучшая и «образцовая» разновидность демократии[341], активно распространялось с середины XX века. Выше мы уже отмечали, что этот процесс был проявлением идеологической борьбы – как части борьбы политической между странами и народами («блоками»), соответственно, разделявшими и не разделявшими марксистско-ленинскую идеологию. Ей как массовой идеологии противнику нужно было противопоставить массовую же альтернативу. Созданный для этого интеллектуальный продукт, не содержащий прикладного социального знания, не является идеологией, это просто пропаганда. Его истинную природу выдаёт способ его продвижения, основанный на следующих приёмах:

• политики в своих выступлениях употребляют «ключевые слова», характерные для продукта;

• СМИ распространяют основное содержание выступлений, а их политические обозреватели дают простейший комментарий к «ключевым словам», приписывая им определённую модальность: хороший/плохой, правильный/неправильный и т. п. Тем самым они готовят штампы для разговоров обывателей в пивной (в очереди к парикмахеру, дантисту и пр.);

• политические «эксперты» в толстых журналах предлагают определённые формулы обоснования таких оценок, адресуя получившийся полуфабрикат «пикейным жилетам», считающим, что салонный разговор[342] о политике отвечает правилам хорошего тона;

• наконец, «учёные» пишут уже в специальных журналах, обращаясь к «экспертам» и «элитам», то есть к тем, кто не только сам считает, что разбирается в политике (а кто так не считает?), но и не стесняется заявлять об этом вслух;

• параллельно происходит «демонстрация опытов»: романы, пьесы, а теперь преимущественно фильмы, сериалы и компьютерные игры предлагают всем этим категориям публики тот же контент, упакованный в шаблонные жизнеподобные ситуации. А уже на этом фоне СМИ выдают «как бы документальные» сюжеты, срежиссированные или отредактированные под тот или иной из этих шаблонов, чтобы всем окончательно стало ясно, что глупость, «зверства» и «растленный образ жизни» политических противников в жизни такие же, как в кино.