Иди, вещай с горы

Решение о переезде в Нью-Йорк она мотивировала тем, что там больше возможностей для цветных: можно учиться в школе и работу подыскать лучше, чем на Юге. Тетя слушала ее, как обычно, презрительно, однако не отрицала, что со сменой поколений многие вещи должны меняться, и не нашла повода отказать племяннице. Элизабет поселилась в убогой задней комнате дома в Гарлеме, где жила родственница, чья респектабельность была видна хотя бы по тому, что она жгла в комнате благовония и каждую субботу устраивала у себя спиритические сеансы.

Дом и сейчас стоял неподалеку от жилища Элизабет, и она частенько проходила мимо него. Она даже не поднимала голову, чтобы увидеть окна своей комнаты и вывеску на карнизе: «Мадам Уильямс, медиум».

Элизабет устроилась горничной в гостиницу, где Ричард работал лифтером. Ричард обещал, что они поженятся, как только он подкопит денег. Но вечерами Ричард посещал школу, зарабатывал мало, и женитьба, которая должна была состояться сразу по приезде, откладывалась на неопределенный срок. И тогда перед Элизабет возникла проблема, о какой она отказывалась думать дома, в Мэриленде, но которую теперь нельзя было избежать, – проблема их дальнейших взаимоотношений. Впервые в ее туманные мечтания ворвалась реальность, и ей пришлось с грустью размышлять, почему она вдруг решила, что, оказавшись в одной лодке с Ричардом, сможет противостоять ему. До сих пор, встречаясь с Ричардом дома на Юге, Элизабет не без труда, но все же сохраняла то, что тетка называла бесценным сокровищем. И вот стало ясно, что ее женская стойкость определялась не собственной добродетелью, а лишь непреодолимым страхом перед теткой и еще невозможностью скрыть близкие отношения в маленьком местечке. Однако здесь, в большом городе, где никому ни до кого нет дела, где люди могут годами жить в одном доме и ни разу не заговорить друг с другом, в объятиях Ричарда Элизабет почувствовала себя на краю пропасти – и бросилась, ни о чем не задумываясь, в бушующее море.

С этого все пошло. Ждала ли погибель, затаившись, Элизабет с того дня, когда ее вырвали из рук отца? Мир, в котором она теперь находилась, был похож на тот, из которого много лет назад ее увезли. Тут тоже были плохие женщины – из-за таких тетка яростно осуждала отца. Они много пили, сквернословили, их дыхание отдавало виски, а в движениях угадывалась загадочная власть тех, кто знает, как дарить острое наслаждение под луной и звездами или под яркими огнями города, в мятом сене или на скрипучей кровати. Не стала ли и Элизабет, познавшая сладкую страсть и скованная теперь ее цепями, одной из них?

Были здесь и мужчины, похожие на тех, что изо дня в день приходили в отцовское «стойло», – льстивые речи, громкая музыка, жестокость, секс. Все они – чернокожие, коричневые и смуглые – смотрели на нее похотливо и насмешливо, не скрывая вожделения. И они были друзьями Ричарда. Ни один из них никогда не посещал церкви – трудно предположить, что они вообще когда-нибудь слышали об ее существовании, и все они ежечасно, ежедневно – словами, жизнью, чувствами – проклинали Бога. Все они могли бы вторить Ричарду, сказавшему однажды, когда Элизабет робко упомянула о любви Иисусовой: «Да пусть этот гнусный ублюдок поцелует мою черную задницу!»

Услышав это, она заплакала от ужаса, однако не отрицала, что такую озлобленную реакцию вызвало множество выпавших на его долю злоключений. Между Севером и Югом, откуда Элизабет бежала, по сути, не было такой уж большой разницы. Разве только одно: Север больше обещал. Имелось и сходство: обещанного он не давал, а если давал – не сразу и неохотно одной рукой, то другой забирал. Очутившись в этом лихорадочном, лживом городе, Элизабет поняла природу нервности Ричарда, которая так привлекла ее раньше. Эта природа была сродни напряжению, такому полному и безнадежному, без всякой возможности расслабиться или принять решение, что это оставалось в его мышцах и дыхании, даже если он засыпал на ее груди.

Вероятно, поэтому Элизабет никогда не думала уйти от него, хотя и испытывала постоянный страх в мире, где, если бы не Ричард, она и шагу не смогла бы ступить. Она не оставляла его, боясь, что тогда с ним что-нибудь случится. Не оказывала сопротивления, ведь он в ней нуждался. И не настаивала на женитьбе: у Ричарда и так ничего не клеилось, и Элизабет опасалась, что, заговорив о браке, навредит еще больше. Она видела в себе источник его силы; в этом сумеречном мире она была тем маяком, по которому он мог ориентироваться. Несмотря на то что произошло, Элизабет в очередной раз не почувствовала раскаяния. Сколько бы ни старалась, ничего не получалось, и даже сегодня вечером она не жалела о том, что было. Так в чем же она тогда каялась? Как мог Бог услышать ее плач?