Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

Как писал Дэвид Фридберг, «тело на изображении теряет свой статус репрезентации; образ — это и есть само тело. Оно пробуждает реакцию: позитивную или негативную… Часто — или, скорее, почти всегда — мы продолжаем осознавать, что образ — это репрезентация. Однако для иконоборца эта ситуация выглядит особенно драматично. Он видит перед собой образ. Он представляет тело, к которому по какой-то причине настроен враждебно. Он либо воспринимает его как нечто живое, либо обращается с ним как с живым… В любом случае именно по этой причине он ощущает, что может каким-то образом уменьшить силу изображенного, уничтожив или изуродовав изображение»[566].

Стремясь через изображение расквитаться с изображенным или лишить образ (опасной) силы, его обезглавливают, обезличивают или ослепляют. Тем самым его лишают индивидуальности и демонстрируют, что это просто обломок камня, обрубок дерева или форма, написанная красками на доске.

На протяжении всей известной нам истории ненавистные или опасные образы уничтожали или скрывали от взора зрителя: каменные статуи разбивали; фигуры из дерева, сцены, написанные на досках, или книги с миниатюрами сжигали; настенные росписи соскабливали или замазывали. Однако не менее важна другая, родственная практика: изображение повреждают (статуе отсекают голову, персонажу на рельефе стесывают лицо, а фигуре на фреске выкалывают глаза) и оставляют на месте изуродованным. Как свидетельство его унижения и бессилия тех, кто его установил, кто ему поклонялся и для кого оно было дорого[567].

На средневековых миниатюрах, изображавших идолов, сокрушенных Богом или кем-то из христианских святых, мы нередко видим колонну, на которой торчат обломки ног. Осколки каменного тела еще летят вниз или уже лежат на земле. Надменный истукан развалился на части, а его ступни и голени, оставшиеся на месте, говорят зрителю: еще мгновение назад он был тут, а теперь его нет — и слава его прейдет вместе с ним (рис. 145). Тот же образ нам прекрасно знаком по истории политического иконоборчества XX в. Постамент, на котором стоят сапоги сброшенного вождя, — один из мощнейших символов многих протестных движений и революций (рис. 146).

Рис. 145. Бегство Святого семейства в Египет. На заднем плане идол, стоявший на колонне, при приближении младенца Христа разламывается надвое.

Молитвенник кардинала Альбрехта Бранденбургского. Брюгге, ок. 1525–1530 гг.

Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. Ludwig IX 19. Fol. 47v

Рис. 146. Сапоги, оставшиеся от двадцатипятиметровой статуи Сталина, демонтированной в первый день Венгерского восстания 1956 г., превратились в самостоятельный мощный символ. Аналогично на некоторых средневековых изображениях можно увидеть колонну или алтарь, из которых торчат ноги низвергнутого идола.

Budapest. Open Society Archives

Руины, разрушенные или разрушившиеся статуи свидетельствуют о своем поражении или по меньшей мере о том, что народы, культуры или государства, которые их некогда возвели, утратили силу и ушли в прошлое[568]. На исходе Средних веков художники часто использовали образ разбитой или изуродованной статуи, чтобы показать превосходство веры над неверием, противопоставить христианство и язычество, христианство и иудаизм, «ветхий» еврейский закон[569].

Швабский мастер Лукас Мозер на алтаре Марии Магдалины (1431) из церкви в Тифенбронне изобразил храм, в котором причащается святая. На его портале установлена небольшая статуя Девы Марии с младенцем, а под ней — наклонившаяся вперед, словно падающая фигура какого-то античного божества. У него нет лица — оно стесано. Богоматерь держится прямо и царственно — полунагой идол готов упасть; она сверху — он под ней; она цела — он сломан и обезличен[570]. В конце того же столетия похожие визуальные метафоры часто использовал Иероним Босх. На центральной панели триптиха, посвященного святым отшельникам, он написал св. Иеронима в пустыне. Взор этого аскета и богослова обращен к распятию. За его спиной на земле лежит идол с отбитой рукой, которая сжимает саблю. Скорее всего, это символ поверженного язычества (рис. 147)[571].

Рис. 147. Иероним Босх. Святые отшельники (фрагмент), ок. 1495–1505 гг.

Venezia. Gallerie dell’Accademia

Даже образы, которые исчезли, все равно продолжают существовать — в памяти тех, кто их видел, в воображении тех, кому о них рассказывали. Пустой постамент или ниша, оставшаяся без статуи, забеленная стена, где некогда была фреска, книжная страница с грязными контурами от выскобленной или размазанной миниатюры, фотография, из которой вырезали чью-то фигуру, заставляют вглядываться в контуры исчезнувшего и гадать, что там когда-то было. В тех многочисленных случаях, когда образ был изуродован, уничтожен или демонтирован врагом, религиозным оппонентом либо политическим противником, его отсутствующее присутствие часто питает ресентимент и взывает к отмщению.