Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

У христианства всегда были непростые отношения с телом и особенно с сексуальностью[616]. С одной стороны, в нем была очень сильна аскетическая традиция: обличение и умерщвление плоти, критика чувственных удовольствий, идеал девственности, противопоставление бессмертной души и смертного тела, источника искушений. В эпоху, когда христианство стало официальной, а потом и единственной дозволенной религией Римской империи, последователи Иисуса из Назарета принялись атаковать и уничтожать языческих идолов — статуи греко-римских богов и героев. Известно, что их разбивали, обезличивали или вырезали на их лицах кресты. Вдобавок персонажам, которые были изображены обнаженными, нередко отбивали или стесывали гениталии[617]. Клирики из века в век обличали образы, которые могут разжечь в зрителе (почти всегда имелся в виду мужчина) греховные страсти. Плоть требовалось обуздать и, насколько возможно, скрыть от чужого взгляда. Все, что (потенциально) связано с сексом, подлежало регламентации и контролю со стороны духовенства.

С другой стороны, ни церковный дискурс о теле, ни тем более весь спектр практик, теорий и образов, которые существовали в культуре Средневековья, не сводятся к осуждению чувственности. Наряду со взглядом на плоть как на источник соблазнов и чуть ли не врага души, который был характерен для монахов-аскетов, c XII в. стали утверждаться представления об их «единении» (unibilitas) или «дружбе» (amicitia), о том, что плоть не темница души, а ее обиталище. Следуя античным теориям о гармонии микрокосма и макрокосма, тело человека нередко описывали как образ всего сотворенного мира, вселенную в миниатюре.

В отличие от богословов, склонных к дуалистическому взгляду на природу человека, Фома Аквинский в XIII в. охарактеризовал душу как «субстанциальную форму» тела. Это означало, что душа вовсе не автономная сущность (суть человеческого), которая временно пребывает в оболочке плоти. Человек — это не (временный) союз двух отдельных субстанций, а неразделимое единство формы-души и материи-тела. Без тела душа не способна достичь максимального совершенства. Душа, соединенная с телом, — это более полный образ Бога, чем душа, отделенная от него. Богословы-схоласты рассуждали о безгрешных телах Адама и Евы до грехопадения и о совершенных, сияюще-одухотворенных, но при этом вполне материальных телах, которые в конце времен обретут воскресшие праведники[618].

Проповедники с кафедры грозили прелюбодеям адскими муками и напоминали о том, что за искушениями плоти маячит тень дьявола. Однако с XII–XIII вв. рыцарство было увлечено куртуазной поэзией. Она предлагала альтернативу аскетическому идеалу, который продвигало монашество, воспевала чувственное томление почти как религиозное чувство и описывала гениталии и соитие на языке метафор — как в «Романе о Розе». Кроме того, нельзя забывать о смеховой культуре — от французских фаблио до итальянских новелл. В этих текстах, бытовавших не только среди простолюдинов, но и в кругу их господ, постоянно звучали шутки, связанные с телесным низом и сексом, а порой вульвы и фаллосы превращались в самостоятельных персонажей.

Откроем, к примеру, немецкую новеллу «Турнир монашек» (Das Nonnenturnier), которая была написана в XV в. Рыцарь, который пользовался огромным успехом у дам, но со всеми спал всего один раз, оскорбил одну из них, отказавшись снова с ней встретиться. Чтобы поквитаться, она убедила его, что, если он себя оскопит, любовь к нему женщин лишь станет сильнее. Потом его пенис, превратившись в самостоятельного персонажа, упрекнул рыцаря в неблагодарности. Мол, всеми своими успехами он обязан ему, мужскому достоинству, но не ценит его как следует. В итоге рыцарь себя кастрировал, а пенис, обретя свободу, отправился в монастырь. Там он в течение года прятался под лестницей, а потом решил погибнуть, выйдя к монахиням. Однако они его не казнили, а «наказали» — унесли к себе в кельи, где ему отдались. После этого между ними разгорелось соперничество. Одна послушница напомнила, что имущество, принесенное в обитель, принадлежит всем сестрам. Аббатиса решила организовать турнир, где призом был пенис. Монахини собрались на лугу и вынесли на подушечке вожделенный трофей. Однако в ходе побоища кто-то его украл, и он никому из них не достался[619].

В отношении к телу и с телом, к наготе и сексу средневековая культура далеко не была монолитна. Монахи-аскеты и проповедники-моралисты неустанно напоминали о том, что сладострастие ведет в ад и следует помышлять не о смертной плоти (она все равно превратится в гниющий труп и истлеет в могиле), а о спасении души. Однако параллельно звучали и другие голоса, которые поэтизировали чувственное томление, обсуждали плотскую любовь и деторождение на языке греческой и арабской медицины или превращали секс, окруженный столькими запретами, в главную тему (скабрезных) шуток, повод для смеха, а не для страха и стыда. Эта разнонаправленность видна и в средневековом искусстве.