Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

По свидетельству Джорджо Вазари, флорентийский монах-художник Фра Бартоломео (1472–1517) «выслушивал неоднократно колкости за то, что не умел писать обнаженные тела». Чтобы дать отпор критикам, он изобразил св. Себастьяна «в колорите, весьма напоминающем цвет тела, с нежным выражением лица и с соответственной красотой и законченностью всей фигуры. <…> Говорят, что после того, как эта фигура была выставлена в церкви [Сан-Марко во Флоренции], монахам стали попадаться на исповедях женщины, согрешившие от одного взгляда на красоту и сладострастное правдоподобие живого тела, переданные в нем мастерством фра Бартоломео. Почему, убрав ее из церкви, и поместили в капитуле, где она оставалась недолго, так как была куплена Джован Батистой дель Палла и переслана в дар французскому королю»[672]. Перенеся этот образ из храма, где он висел как моленный, в зал капитула, братия сделала его недоступным для женских взоров. Возможно, доминиканцы сочли, что изображение, способное вызвать столь неблагочестивый отклик, не годится для молитвы и не должно стоять на алтаре или висеть недалеко от него. А потом и сами решили от него избавиться.

Мы точно не знаем, когда рукописи, о которых я говорил выше, подверглись моральной цензуре. Это могло произойти и в эпоху, когда они были созданы, и несколько столетий спустя. Поскольку затертые или выскобленные «непристойности» встречаются в огромном числе манускриптов, скорее всего, это должно было произойти до того, как их перестали использовать (уже не читали, по ним не молились и не служили) и они «уснули» на полках частных или монастырских библиотек либо превратились в сокровища, которые интересовали только коллекционеров.

Вероятно, что многие нагие праведники и грешники были кем-то атакованы на исходе Средневековья или в эпоху Реформации и Контрреформации. В это время отношение церковной иерархии и в целом образованной элиты ко всему, что связано с сексуальностью и телесным низом, постепенно стало более жестким, чем в предшествующие столетия. У этого процесса было множество граней: растущий разрыв между народной культурой и культурой образованных сословий; стремление протестантских лидеров и католических реформаторов очистить Церковь от суеверий и всего суетного, четко отделить сакральное от мирского; попытки поставить под более жесткий контроль нравы и сексуальные практики мирян; распространение книгопечатания и гравюры, демократизация чтения на народных языках, которая сделала потенциально опасные образы доступными намного более широкой и менее образованной аудитории; усилия католической церкви и разных протестантских деноминаций, направленные на ужесточение контроля над печатью и искусствами.

Историки Жиль Бартолейнс, Пьер-Оливье Диттмар и Венсан Жоливе попытались емко описать эти изменения в книге «Образ и трансгрессия в Средние века» (2008). В XV и особенно в XVI в. в церковном дискурсе все, что было связано с телесным низом, сексом и экскрементами, постепенно приобрело исключительно негативный смысл. Не только в языческой Античности, но и в христианском Средневековье изображения половых органов нередко использовали как амулеты, защищающие от дурного глаза, демонов и различных несчастий. Они напоминали о силе жизни, чадородии и плодородии. К раннему Новому времени ассоциации, связанные с ними, свелись к одному полюсу — чувственному наслаждению. Именно тогда возникла порнография в современном смысле этого слова. Откровенная нагота, присутствующая на изображениях, теперь вызывала (или скажем осторожнее — должна была вызывать) только смущение и возбуждение. «Сексуальность, „низведенная“ к чувственности, привела к тому, что всякое изображение, связанное с сексом, перешло в разряд профанного»[673].

Аналогичные наблюдения делает и Маргарет Майлс. По формулировке этой исследовательницы, в церковной иконографии обнаженная женская грудь в первую очередь ассоциировалась не с чувственным наслаждением, а с кормлением младенцев, пищей: материальной и по аналогии — духовной: Словом Божьим и благодатью. Главной грудью в средневековом искусстве была грудь Девы Марии, которой она питала своего божественного младенца. Позже с XV в. ускорилась «секуляризация груди» — ее превращение в сексуальный символ (на эротических и порнографических изображениях) и объект медицинского знания (на изображениях в анатомических трактатах). Конечно, границы между этими функциями были подвижны, проницаемы и зависели от конкретного сюжета и ожиданий аудитории. Долгое время грудь могла совмещать роли религиозного символа и объекта вожделения. Эротический подтекст усиливал богословское или мистическое послание.