Реакция церковных властей и рядовых прихожан на осквернение святынь, сотворенное еретиками, иудеями и «своими» святотатцами (либо приписываемое им), зачастую оказывалась идентичной. Кроме того, конкретный образ — от почитаемых святынь до дешевых гравюр с ликами Христа, Девы Марии и святых — теоретически мог подвергнуться атаке с разных сторон и по разным, порой противоположным, мотивам. Показательный пример дает судьба «Черной Мадонны» из окрестностей Фуа, о которой кальвинистский идеолог Теодор де Без (1519–1605) упоминает в своей «Церковной истории». К этой статуе, которая находилась в ведении одного викария из Памье, приходили с молитвами о даровании хорошей погоды, а женщины осыпали ее подношениями, что, как замечает де Без, не могло не радовать и викария. Однажды, когда, вопреки чаяниям, Дева Мария с погодой не помогла, он, то ли досадуя на ее промах и решив наказать, то ли просто будучи пьян, уронил или кинул статую на пол. Ее шея треснула, и он закрепил голову с помощью металлического штифта. Однако в 1562 г. за Девой Марией явились гугеноты-иконоборцы из Фуа. Викарий попытался спрятать чудотворную статую и выдать им вместо нее другую, но обман не прошел, так как все знали, как она выглядит. В итоге ее увезли во Фуа, где сожгли, а голову отправили в Памье, где ее ждал свой костер[402]
.Если вновь открыть «Великое зерцало примеров», то недалеко от рассказа о шатийонском происшествии 1576 г. мы прочитаем о том, как некий житель Трапани (Сицилия), проигравшись в кости, решил поквитаться за это с высшими силами. Он явился к двум образам — Девы Марии и местного уроженца св. Альберта Трапанийского из ордена кармелитов — и принялся осыпать их упреками: мол, он их так почитал, а они ему не помогли. После этого он достал меч и рассек обе фигуры. Из обеих тотчас же пошла кровь, а святотатца поразил удар молнии[403]
.Средневековые следственные дела, городские хроники и сборники «примеров», а вслед за ними и полемические трактаты против иконоборцев пестрят упоминаниями о пьяных богохульниках или проигравшихся игроках, которые в злобе на то, что фортуна от них отвернулась, атаковали на улицах или в храмах святые образы. Азартные игры с их бурными эмоциями, активными возлияниями, всплесками насилия, алчностью и (тщетной) надеждой на случай — настоящий театр богохульных речей и жестов. Поскольку, кидая кости, игрок возлагал свой успех на Бога/фортуну или на своего святого патрона, то, проигравшись, легко обрушивался с проклятиями на высшие силы, которые его подвели (рис. 113, 114)[404]
.Рис. 113. Как сказано в Новом Завете, римские воины на Голгофе бросили жребий, чтобы разделить одежды Христа (Мф. 27:35, Мк. 15:24, Лк. 23:34), либо одежды разделили на четыре части, а хитон, который был цельным, достался одному из них по жребию (Ин. 19:23–24). В позднее Средневековье во многих сценах распятия у подножия креста стали изображать игроков в кости. Порой они, взъярившись, бросаются друг на друга. Эти образы предостерегали против греховной алчности и пагубных страстей, которые пробуждают азартные игры. В мистериях — театральных постановках, которые представляли основные евангельские события с массой нравоучительных, повседневных и часто комичных подробностей, — можно было услышать, что игра в кости — изобретение самого Сатаны.
Мастер Дрё Бюде. Распятие, до 1450 г.
Рис. 114. На иллюстрации Ганса Вейдица к немецкому переводу философского диалога Петрарки о превратностях судьбы солдатня в таверне предается азартным играм. Подзуживаемые дьяволом, мужланы-ландскнехты пытаются заколоть друг друга, а один из них то ли плюет, то ли блюет на распятие.
Франческо Петрарка. О средствах против превратностей судьбы (
Каталонский доминиканец Николас Эймерик, автор известного «Наставления для инквизиторов» (