Иерусалим

У дневного солнца, забытого на печи, выкипает свет, так что теперь тот гуще и с легким металлическим послевкусием, пока изливается, остывая, на дурдом и неопрятную мраморную поросль кладбища, на больницу, которую Херви помогал основать Филипу Доддриджу и Джону Стонхаусу. Выполнив левый поворот на неторопливом светофоре возле замызганного бюста Эдуарда Седьмого в венце из птичьего помета, Стадс сплавляется по Чейн-уок мимо родильного крыла больницы, но его прогресс прерывается очередным светофором у подножия холма рядом с питьевым фонтаном Томаса Беккета. Деторождение, мученичество – все сплелось в тусклых стальных столбах халтурного монумента в честь Френсиса Крика на Абингтонской улице, бесполых супергероях, возносящихся по спирали в генетическом устремлении к неопределенной погоде небес, в полете несбыточном из-за навсегда приваренных к издевательской улице ног. Свет сползает по пус-кафе светофора – от гренадина до крем-де-менте, – и Стадс летит по променаду Виктории с размазанными в окне слева парком Беккета и стоянкой стандартного супермаркета, подменяющим нездоровый скотный рынок. Минув в кровавой луже субботнего вечера отель «Плуг» в нижнем конце улицы Моста, он осуществляет неожиданно премудрую серию правых поворотов, прежде чем прибыть на парковку по соседству с пассажем «Питерс Плейс» на Золотой улице. И снова он платит, предъявляет и оставляет «Корвет» вместе с невидимым хвостом гангстеров отдыхать на пожеванном асфальтовом склоне под большой миской, полной долинного неба. Покинув автомобильную площадку через нижний выход, едва пережив переход четырехрядки у провонявшего азотом основания Конного Рынка, он направляется вдоль плавного изгиба пути Святого Петра к приподнятой и неухоженной лужайке, где когда-то был западный предел Зеленой улицы, откуда взбирается на два-три фута от гладкого асфальта на кочковатый холм и бесцеремонно входит в Боро сзади.

Заросший и разжалованный бывший районный сквер поднимается к тылам церкви Петра, известняковые морщины и бесцветные лентиго которого сейчас стерты лестным солнечным золотом. Возведенное еще из дерева в девятом веке королем Оффой в качестве личной часовни для сыновей, перестроенное во всей готической красе знатоком традиций Симоном де Сенлисом в двенадцатом или одиннадцатом, почти тысячелетнее строение высасывает все признаки современности с этого травянистого склона за своей спиной. Пока Стадс бредет вверх по склону через сорняки, на него взирают гримасничающие дьяволы на разъеденных карнизах с выпученными каменными глазами, искривленными жабьими губами в испуге от его приближения – парализованное предчувствие обреченного состязания на самую страшную горгулью. А сам он во время подъема по безвременному и обманчиво солнечному пустырю к древнему святилищу чувствует себя сведенным до роли какого-то очевидно злополучного академика в самодовольно жутком повествовании Монтегю Роудса Джеймса. Астматическая прачечная, стероидные пауки, цыганята с выкидными ножиками – что только не ждет его в полузаброшенном здании впереди. Кстати, если подумать, М. Р. Джеймс и вся традиция английских историй о привидениях должны считаться самыми явными ублюдками Херви, незаконнорожденными праправнуками от кладбищенских стихоплетов и элитных истериков с изящной меблировкой. Потом следуют современные оккультисты, наследники джеймсовского Карсвелла, которые первые адаптировали готическую модель для литературных экзерсисов и моды в одежде, а доктрина Херви о вмененной праведности Христа стала стилистическим путеводителем для дьяволистов. Стадс сомневается, что Херви бы это целиком устроило, но после нескрываемого применения столь завораживающих образов для передачи своего посыла создателю нортгемптонского нуара в этом некого винить. Не надо делать обертку интереснее самого подарка – этот эдикт, с горечью смиряется Стадс, равно относится к его внутреннему обаянию и привлекающей излишнее внимание упаковке.