Иерусалим

Зловещий «Форд Эскорт» трясется и рессорами визжит в насмешливой пародии на Марлу, что забилась на сиденье сзади с задранными красной курткой с майкой, обнажая острые от голода лопатки, в смятой микроюбке – черным поясом от «карате наоборот»: тяжелой дисциплины боевой для жертвы. Суть ее – суть Марлы и ее избитая, разбитая персона, что она звала собой, – застыла в близости к фатальному концу, примерзла к бесконечному моменту – заключительных, мучительных «здесь и сейчас» пред тем, как страшный и большой младенец размозжит ей череп, оборвет всю разом – навсегда погасит мир, вот этот гложущий, никчемнейший обрывок уничтожив, что она по глупости уж чаяла своим. Грядущее всегда таким казалось жалким, невозможным, что не верилось, что можно захотеть его отнять – но вот это случилось, вот случится, да, вот-вот: распухший тупоносый член все тычется в сухую дырку – до того смешное торопливое стаккато черно-белого кино, что даже страшно, как бы мерзкий и открытый смех не разобрал. Она увидела его мордашку ангела с глазами мертвеца. Она увидела его машины номера и знает: здесь ей и конец, под барабанный бой – бой лба в крови о дверь «Эскорта» с каждым злым толчком и каждой ненавистной штыковой атаки. К этому моменту «хуже чем ничто» ее жизнь привела – она всегда боялась, знала, что вот так и будет, а ведь вышла только, чтобы было чем платить за наркоту. Теперь уж ей не затянуться никогда, да и плевать. Неважно это ей сейчас, всегда неважно было – Марла бы рассталась с коксом без раздумий хоть теперь, она б вернулась к ненавистной маме: лишь бы выжить, лишь бы не подохнуть в гаражах, в слезах, в параличе в прибытии на самую конечную из всех конечных станций. Впредь ничто, о чем она мечтала в детстве, не произойдет; никто не скажет, что она другая – нет, очередной дрянной сюжет о дряни в газетенке и очередная прошмандовка, по которой и слезинки не прольют – снасильничали и чего там, задушили? Нет, о, только бы не это. Пусть один удар. Один удар по голове и все. И ни глотка воды пред эшафотом, ни затяжки пред расстрельным взводом. Единственным ее бальзамом будут кровь и сопли. Новый ракурс – новая ТЗ.

Дез пялится, его глаза – глаза горячего и резвого коня, они не сходят с нынешней добычи, а чудесная эрекция суется в цвета грязи щель. Сам он горит как бог, ебется как машина, всемогущие гормоны всё свели к сему – к сидению авто, к им созданному миру. А когда он въехал в этот тупичок, оно заволновалось, да, на что и не пускалось, лишь бы он увидел в нем живого человека. И когда оно назвало имя, он сорвался – принялся хлестать и бить, и все такое. Если имени не знаешь – это может быть любая, да, хоть кто с «Обратного отсчета», кто угодно. Хоть Ирен. Та даже брачной ночью, после пьянки, ни в какую не дала оттрахать себя в сиськи и не отсосала, ничего такого, как в журналах, DVD – ни разу, нет. И ничего похожего на это. Все его сознанье сузилось на знойном зудном крайнем дюйме мощного тарана, что нырял в зажмуренную щелку, – тот настолько наэлектризован, что он должен бы светиться, как такие палочки на фестах, раскаленная в камине кочерга, когда ее конец почти полупрозрачен. И он чует запах секса, страха – острый, возбуждающий букет, о да, о да. Теперь он пересек черту и нет пути назад, но это что-то новое – да, то, что предназначено ему, а не ходить по банкам в мотошлеме, не таскать с собою сейф, прикованный к руке, не строить Терминатора для всяких там кассирш, – нет, то не он. А это – это он, царь ночи и царь траха; это же так просто, почему не делают так все? Пусть белый шум внутри глазниц и пусть какое-то миганье, как от неисправной лампы, а по уголкам глаз лезут всё фантомы – плюнь да разотри. Ему принадлежит жизнь существа. Он может все что хочет. А оно как кукла иль как муха в кулаке – но лучше, потому что плачет, потому что страшно. А он тверже рельса, никогда еще он не бывал таким большим, херачит хером словно херов псих. Не помнит точно мига он, когда решил в конце избавить это от мучений, – не припомнит, был ли точный миг. Скорее, это как континуум, бегущая шкала; когда не столько он к решению пришел, а сколько понял, что иначе быть не может, вот и все. Как будоражит эта мысль, как он колотит все сильнее – тазом и руками; только нервы затрещали, как попкорн, и чувство он стряхнуть не может, что в машине с ними кто-то есть. Оконное стекло сереет от горячего дыханья. Наплыв, со спутника ТЗ.