Иерусалим

Неумолимый в ярости, потасканный мертвец удваивает силы в натиске своем, бросая в бой все жуткие уловки, трепет наводя своим репертуаром. Тянется, как будто на ходулях, воспаряя с шлейфом доппельгангеров, и исполняет пляску мерзких пауков своих конечностей снопом. Сует ладони в собственный кочан, чтоб пальцев колыханье выросло из лиц, как крабовые лапки, чтобы зоб расплылся вдруг в грибнице невозможной из заляпанных полипов. Надувает зенки, в гадком поцелуе демонстрирует он пакостную ловкость языка и лапает мошонку у маньяка – яйца и в болтунье, и в мешочек разом; палец из холодной эктоплазмы всовывает в сжатый сфинктер и кишечник. Представления людей о подлой драке – им далеко до призрачных метод. Зажмурив глазки, скуксив, словно мятый помидор, свою мордашку херувима, враг отмахивается от ночи, как от пчел, и делает шажок к машине. За рулем уже нет никого, с немалым облегченьем замечает дух из гетто: адский зритель по своим делам ушел – ведь демону хватает чем заняться, в столь морально мрачном мире. Головой мотнув и моментально отрастив ушастое кольцо Сатурна, Фредди радуется виду девушки – которая уж встала и плетется к въезду в гаражи, – затем возобновляет бой с ее мучителем. Бессвязным матом небо кроя, тот садист в осаде отступил, сдал ярд очередной – под призрачным ударом по коре передней мозга. Смена ТЗ и цвет.

У выхода из бойни девушка рискует бросить взгляд назад, чтоб тот, кто дышит ей в затылок, уж лицо дыханьем смрадным окатил, – но тот мужчина у машины и руками машет, как в припадке, – впрочем, может хоть сейчас в себя прийти. Она ныряет в тьму на Нижней Банной – с каждым шагом шпарит боль меж ног, – гонимая адреналином, страхом перед шоком и параличом. Раз легче вниз катиться, чем с трудом лезть вверх, она виляет влево, в нижний угол Алого Колодца – травяной театр ее недавних злоключений, что замочен в свете мочевом. Один лишь признак жизни – жиденький лимон, процеженный чрез шторы на окне единственного дома на углу, туда и ковыляет по дороге; гравий режет пятки, сердце бьется в грудь. Пожалуйста, пожалуйста, пусть кто-нибудь там будет, кто-нибудь откроет в дикий вечер пятницы, чтоб не из робкого и хилого десятка, – но на Марлу давит осознанье маловероятности благих исходов. Справа от нее уединенный дом выходит на зияющую пасть пропавшего проулка, а воспоминанье о его булыжной ленте убегает в темноту за рабицей, закрывшей нижний край у школьных стадионов. Впереди Святой Андрей, нагой без всякого движенья – речи нет о полицейских патрулях, – тем временем убийца из ее воображения уже пыхтит как зверь, на пятки больно наступает. Ноги вдруг бунтуют против воли, нервов и реакции лишаясь, точно слеплены из теста, а потом столетние булыжники бросаются ударить по коленям и ужалить нежные ладони. Пала, кровью истекает у канавы, что полощет каменную глотку дождевой водой. Скулит дворняжкой, жалкой и холодной, на затопленной дороге, тянется к порогу, чтоб стучать по мокрым доскам кулаком без сил – понятно, слишком слабо, изможденно, чтоб услышал кто живой. Мучительно ползут секунды, каждая язвит предчувствием, что вдруг на плечи рухнет лапа и вопьются пахнущие сексом пальцы в окровавленные косы. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Откуда-то внутри, в невидимой прихожей, слышатся шаги – неторопливые и мягкие от тапочек. Здесь новая ТЗ.