Иерусалим

Размазавшись на каменном пороге незнакомцев в колотящем ливне, кажется она игрушкою на свалке: порваны все швы и вывалился плюш психической набивки, и ликером липким глазик-пуговка залит. Болит все существо. Уже едино, даже если все шаги глухие в коридоре – только плод воображенья; уж не против, если вдруг палач нагонит и закончит начатое дело. Только пусть прервутся эти муки – а конкретный способ ее больше не заботит. Вероломно скутала уютная апатия, опустошилися остатки всех желаний и движений вместе с содержимым мочевого пузыря. Характер, личность катятся в отливе, галькой синапсов шурша, – она едва ли видит яркий свет, что розовым пробился через веки; этого феномена не помнит, как и что он означает. Наконец – сорвав сургуч кровавый – с трепетом ресницы разошлись, и Марла щурится в цвета-загадки, сгустки блеска с тенью, проступившие старинною иконой в раме двери, уж открытой, – словно в прошлом виденным шедевром Ренессанса. Там, на фоне разукрашенных обоев и ковра не в тон, купаясь в нескольких десятках ватт сошедшего огня Святого духа, замерла, опершись тонкою рукою на косяк, старушка, скроенная из костей мосластых и увенчанная белыми власами, словно фосфором горящим. Кроясь в сумраке средь жгучего сиянья, тяжко держатся на черепе подтаявшие контуры лица, напоминая остров Пасхи, – о, какие сычьи очи. Бледно-серые и с радужкой златой, они – как водоемы, окоемы ярости бездонной, сострадания, – взирают вниз, на покалеченное чадо на пороге. Щеки впалые орошены ручьями, злыми и солеными, и обитательница дома, в скрипе наклонившись, опускается на корточки, чтоб подбородок жертвы приподнять, рукой свободной нежно гладя косы, все в крови.

– О, слава Кафузелум, – слава ей, блуднице иерусалимской, – молвит Одри Верналл; голос прерывается от гордости всеискупительной. Отъезд к мозаике планетарной.

Там лопаются лампочки, там информация искрит. Полиция Уигана сегодня публикует видео смертельного дорожно-транспортного происшествия с участием велосипеда и авто. Неуловимо разрушаются коралловые рифы. На суде по делу «Энрона» мошенник Кеннет Лэй сказал: он верит, что его беда в итоге обернется благом. Звезды глянца все меняют формы и партнеров. Тают антарктические льды. Парализованный регбист из Уэльса хочет запретить на поле «схватки», а пугающе живучие такие кольчатые черви дарят нам надежду, что и в космосе есть жизнь. При наблюденьи рушится и квант, и государство. Шахматы на нефти и крови, фискальное катание на тонком льду, способность гомо сапиенс срастаться с технологией своей. Спасен считавшийся погибшим Линкольн Холл, известный австралийский альпинист. А мыши светятся и обрастают бутафорскими ушами. Девонский барсук терроризирует спортивный центр. Ход подготовки к Мировому кубку омрачают выступления расистов. Съёжены бюджеты, а реалити-шоу свою ЦА перетащили в телевизор, замыкая уроборос. Новый углерод и новые масштабы производства. По орбите у Земли кружит металлолом небесный. Поп-культуру, раньше одноразовую, ныне волокут к обочине, пустить чтоб на ресайклинг и на новое искусство – прямо там, в канаве, где ему и место. Внутренняя смута. Генная спираль разоблачает все свои секреты. Алгоритмы страсти и потребность на заказ. Тачскринная интимность и почтовый пиджин мессенджеров. Новое, все новое – и каждая секунда больше предыдущей. Населенье обожралось новым до отвала, но добавки просит, словно овладеть желает наступающим и наступательным грядущим через поглощенье; хочет выпить досуха прилив. Монтажный переход, здесь интерьер и ночь.

К дождю прислушиваясь, Мик, улегшись навзничь, размышляет о Диане Спенсер. Это продолжение бессонных дум о шахматах, о «догони туза» и блошках, так как все в принцессе Ди – игра, иль целый их компендиум, зашедший слишком далеко. Тот снимок папарацци – то почти буквальное разоблаченье, с освещенной сзади нянечкой детсада в юбочке из марли, где с иллюзией похабного рентгена видно ножки, виден серый силуэт, – но кто кого здесь разыграл? Ведь вопреки всем скромным взглядам из-под челки – смолоду привитой стратагемы, – все ж ее предтеча – Красный граф, чьим именем расписан лик Нортгемптона: дорога, паб, поместье. И в ее крови бурлил бульон коварнейших династий: начиная скотоводами пятнадцатого века, что выдавали себя за родственников дома Ле Деспенсер, до пяти-шести бастардов настоящих Стюартов – а значит, генетических агентов родословных Габсбургов, Бурбонов, Виттельсбахов и Ганноверов; для Медичи и Сфорца. Скинуть со счетов такие хромосомы просто так нельзя – и это до щепотки Черчиллей, примешанной к и без того забористому генеалогическому зелью той нортгемптонской семьи. Тактики и отравители, и кровожадные завоеватели в коронах.