Иерусалим

Впервые трещины явились в виде школьных бунтов – выход с Ферджи [186] в модном эксклюзивном клубе в виде полицейских-«стрипограмм», – а как в игру вошел тот Мартин Генри Башир, журналист [187], слепой бы не заметил, что она готовит артиллерию, что будет бить по площадям и скверам и что ретирад в ее кампании не будет – только зажигательны тирады. Явно битва на измор была в разгаре. И буквально обнажен тактический момент. Тот снимок, где был тренажер для гребли: якобы без ведома он снят, но в композиции – расчет до мелочей. Купальник откровенный на той яхте аль-Файеда, раздразнивший объективы до эрекции их линз, – причем в тот день, когда на публику и прессу выйти должен бывший муж с Камиллой Паркер-Боулс. Да, что ни говори, она была игрива и играть умела. Но потом, потом… в недели до ее отъезда из отеля – до ее ухода – странная британская интрижка липкой похоти с презреньем лицемерным вдруг достигла злоязыкой кульминации: они возненавидели ее. Возненавидели арабскую подстилку, от которой пострадал их будущий король, а мины и больные СПИДом показались лишь неубедительным спектаклем новой Катерины Медичи иль новой Сфорца; фам фаталь эпохи Возрожденья, но в трусах с резинкой и без перстня с цианидом. Больше презирали же за то, что так любить хотели, но она их ожиданья подвела распутством с булимией – и не стала той, кого они хотели, той, кто им так нужен был. Любить непросто то, что движется, меняется; живое. Память в мраморе надежней и понятней. Мик себя спросил, в тумане мыслей наконец теряясь, а не та ль махина преданных надежд, что первобытным оползнем ее вдруг погребла, в итоге помогла Диане стать окаменелостью с лицом трагической хичкоковской блондинки, выпила всю человеческую краску, пресекла – при этом превратив в ч/б-изображенье с камеры отеля: шаг с полуулыбкой в двери карусельные навстречу вечности, где ждал шофер Анри Поль – тот, похоже, срочно вызван был, катастрофически пытался скрасить неурочные часы одной-другой живительной дорожкой на дорожку. Фары, блики, отраженья. И размытый перелив в парижском мраке за стеклом. Наезд на калейдоскопический поток из кадров фаунд-футажа, где чистый цвет в высоком разрешеньи с хроникой, дрожащей и немой, играет в чехарду.

Статистика гласит: проселки для водителей опаснее всего. Океанариум Дорсета открывает ранее заброшенный вольер для черепах. Россия борется за управление тремя нефтепроводами Сибири, ныне в западных руках, а Нур-Паши Кулаев, выживший бесланский террорист, участник нападения в 2004-м, признан был виновным по статьям «убийство», «терроризм», «захват заложников», – при этом избегает смертной казни из-за моратория Кремля для высшей меры наказания. И удачные лазейки, и случайные трагедии – всё пермутации для физики Ньютона, полной бесконечных столкновений, совпадений канонад; вот стохастический попкорн для завтрашних газет. В Индийском океане – миль шестнадцать к юго-юго-западу от Джокьякарты на яванском побережье и на глубине шесть миль под океанским дном – там плиты, австралийская и евразийская, пред тектоническим сумо пошлепывают тальком по ладоням и смыкаются уж для восьмого раунда за этот год. Четырнадцать минут спустя пробьет одиннадцать часов по Гринвичу.

Она не чувствует костлявых рук, что помогают встать, – ей даже кажется, что это вознесенье. Вдали от настоящего, в стеклянном снежном шаре обволакивающего шока, – боль за километры от нее, – она почти не слышит шепота старушки хрупкой, что сопровождает Марлу за порог навстречу свету. Что-то там насчет святых, подумала она, легко вопросом задаваясь, вдруг она уже мертва – вдруг так и не смогла сбежать от той машины или гаражей. Неподалеку в проливной ночи проснулся злой мотор, и рев его летит вверх по холму – разочарованное затихающее подвыванье, где, как в брызжущем дожде, как в тихом бормотаньи избавительницы дряхлой, словно бы раскрылось новое, другое измеренье; в ушах в засохшей крови зазвенел собор неслыханного эха. За тиннитусом небесным слышно речь спасительницы Марлы, с новой силой, резкостью, которые – она не сразу понимает – будто бы обращены не к ней, хоть улица, двух женщин не беря в расчет, пуста.

– Эй, Фредди, проводи его на выход. Проводи до самого конца.

В дожде вдруг что-то колыхнулось – как-то второпях от них вглубь Боро полетел, подобно опоздавшему на встречу, стонущий порыв, как будто противоположность ветра.