Иерусалим

Дез заливается дождем и краской, потом, матерщиной, только выбраться не может. Не район, а лабиринт, и сам он как с цепи сорвался, а химический кураж с резиной прогорает, за собою едкой паники оставив черный след. Из гаражей с той расплывавшейся и множившейся тварью он летит направо, вдоль по Нижней Банной, местности не зная ни черта, и на дороге вырастают зубы Боро – низкие бетонные ограды; вынужденный левый поворот за разоряющийся паб «Сапожники» выводит снова к Алому Колодцу. Блять, блять, блять. Направо и еще направо – ржавая табличка на стене гласит, что Дерек оказался на какой-то Верхней Перекрестной, где над головою нависают однояйцевыми стражами уродские высотки. Что тут будешь делать? Как бы ни хотелось, Дезу не попасть на холм – там только ждут отбойники опять, – но вниз по склону вправо глянув, он осознает, что глюки вовсе не отстали: на углу, на самом крае глаза, вертится какая-то – и слов тут не найти – чудовищная шестеренка из тумана; впрочем, стоит обернуться прямо к ней – ее как не бывало. Шинами визжит по Банной улице, стараясь не смотреть на жернова-фантомы, сразу же налево к Малой Перекрестной. На хрена им столько Перекрестных улиц? Почему здесь все так повернулись на крестах? Ныряя в темных норах, черный «Форд Эскорт» по кольцевой развязке вылетает в переулок Меловой. Оттуда заложив вираж налево, за нелепую часовню с дверцей на стене, Дез замечает, что он оказался перед улицей Святой Марии, где в конце пылает праздничным пожаром Конный Рынок – свет в конце проклятых катакомб. Нашел. Он вышел. И все с рук сошло. Он едет пламени горящих фар навстречу.

Для Фредди мир весь делится на черное и белое, когда шипит он бледным фитилем над школьным стадионом, через сонные машины и пустые лавки у завода, за Ручейный переулок.

«Эй, Фредди, проводи его на выход. Проводи до самого конца», – вот что велела сделать Одри Верналл. А приказы есть приказы. Власти вертикаль проста и однозначна: зодчие и демоны, святые, Верналлы, бабули-смертоведки, неприкаянный – в конце. У всех своя работа – есть теперь работа и у Фредди. Он, распушенный десятком повторений старого пальто и возглавляя эскадрилью шляп, размазывается чрез опустевший бизнес-центр – где когда-то фабрика стекла стояла, «Кливер», и лежала раньше Комптонская улица, – ведомый чуйкою бродяги к северо-восточному углу обшарпанной округи – лузе черепа у пика Графтонской. Там будет то, чего не миновать, – то знает по воспоминаньям о нутре, уверен он до мозга призрачных костей. Здесь жгли колдуний и еретиков. Насаживали головы, как будто бы оплаченные чеки. Веером игральных карт во чьих-то роковых руках – сплошные острые кресты и пики, – многоножка образов его стекает по остаткам Нижней Хардингской и вьется на ужасных скоростях в кроссвордные пустоты светлых окон и глухих дворов на правой стороне. Дома Святого Стефана, Вараввы – блоки беспросветных лестничных пролетов с клетками, десятками дверей, единой крышей вместо бывших целых улиц, все ж зовущие себя домами без стыда; канонизированные высотки в горестной литаньи обделенных: запах номинальной святости, чтобы вонь мочи отбить. Марая телеступор у жильцов квартир на первом этаже идеей об убийстве – что, как обухом по голове, внезапна, – весь табун сепийный Фредди Алленов топочет сквозь чужие пятничные ночи, за собой оставив в яростном хвосте повисшей тучу беспричинных споров, прерванных бесед, заевших DVD.

За семь минут до наступления одиннадцати Мик стремится в незаметный переход на правый бок – на вроде перспективную снотворную позицию, – задумавшись о той последней августовской ночи девять лет назад. В его растущих уровнях серотонина через Рю Камбон несется черный «Мерседес» на встречу с мигом, что пробьет за сорок семь минут до часа. И кому нужны ремни: здесь все молодые, на гормонах и не знают о противопоказаниях шоферу нейролептиков со спиртом. Светлячки-вампиры габариток носятся в глазах, но все же падают тяжелы галльски веки – чувствует Анри, что близок долгий сон. Под семьдесят скользит по Кур-ла-Рен вдоль берега реки в туннель на левый берег – Пон-де-Л’Альма.

И даже по сейсмологическим стандартам в том сварливом Огненном кольце трясет бедняжку Яву не по-детски в эту ночь. Звон украшений по галурским храмам – тихая и нежная перкуссия играет в увертюре бедствия. Почти семь тысяч человек в последний раз проснутся со слегка непонимающим лицом, а птицы не сообразят, куда лететь в тумане цвета волчьего хвоста, пред самою зарей. На 7.962˚ широты и 110.458˚ восточной долготы один из двух диастрофических соперников сдает врагу лишь пядь, и все пять миллионов душ в пределах стокилометрового дохё спонтанно и внезапно молятся богам.