Иерусалим

Мик ухмыльнулся, а жуткий босоногий подросток на Криспинской улице и строго локализованная депрессия на дорожке через Дом Святого Петра затерялись в сажистых дельтах в уголках его глаз.

– Нечего так волноваться, Уорри. Пришел же. Я же знаю, что я у тебя как суеверие, да? Как счастливая игрушка на передаче «Юниверсити челлендж». Чего без меня-то не открывала?

Альма выпятила нижнюю губу, словно формально скатывая уже не нужный красный ковер.

– Потому что на хер иди, вот почему. Блин, дверь не подходит к ключу. Ты можешь пошататься среди этих… – Альма неопределенно показала на Бена Перрита. – …этих искусствоведов-интеллектуалов, пока я разбираюсь? Присмотри, чтобы никто не начал драться, щипаться или что еще.

Исполнив стесненный разворот на пороге, он обвел взглядом благодушную компанию, в которой тем не менее как будто зрел врожденный беспорядок. Драку – хоть и это маловероятный исход – не стоило сбрасывать со счетов, но щипачам тут точно было негде разойтись. Не казались особенно жуликоватыми и сами присутствующие, за исключением разве что двух пожилых дам, которые, как он уже решил, пришли с мамой Берта Рейгана. Они стояли особняком от остальных посетителей и как будто делились воспоминаниями о районе – одна показывала в приблизительном направлении улицы Марии, а ее компаньонка ухмылялась и энергично кивала. Зловещий блеск в глазах, вокруг которых было густо натоптано гусиными лапками, вызвал теплый укол ностальгии по чудовищных матриархам Боро давних лет, и Мик почувствовал накат тоски по бабке. Да и по всей генеалогии, раз уж на то пошло, – уже не осталось почти никого, кроме него и его сестры, которую он не считал репрезентативным образчиком.

На многослойном заднем фоне, где обветшавший многоквартирник 1960-х загораживал вокзал и лесистый парк ниже по склону, в разговоре с красноречивым и лощеным бойфрендом Рома Томпсона весело улыбался Дэйв Дэниелс. Миссис Рейган говорила Бену Перриту, что он бестолочь – диагноз, метко поставленный всего через пять минут знакомства. Над вспухшими чумными могилами на стоянке у Мелового переулка скользили черные дрозды, и Мик утешился мыслью, что все предыдущие теплые выходные района – не так уж далеко: обтерханное настоящее, словно резкий запах маринада, пронизывали застоявшиеся атмосферы мощеных дворов пабов, карманных денег и хмельного ветра в голове. Свет в этот конкретный час, в этот конкретный день месяца падал на церковь Доддриджа с самого ее основания совершенно одинаково. Некоторым теням здесь уже сотни лет, они бросали особенную бледность на недостаточно удрученных носильщиков гробов и мнущихся невест, на сведенборгианцев и исправившихся кутил. Он слышал о законе, которые защищает нечто под названием «исконный свет» [188], но что-то не мог представить себе протестное лобби за сбережение исконной тьмы – разве что в виде никому не нужных депрессивных типов, готов и сатанистов. Позади Альма наконец догадалась, что, скорее всего, неправильной стороной повернут ее йельский ключ, а не замок, ясли или вся Англия, и озвучила нечто вроде объявления об открытии выставки:

– Ладно, заходите. Если у кого-то найдется конструктивная критика, я с удовольствием просвещу его насчет дерьмового вкуса в одежде или каких уродов он воспитал из своих детей. Помните, вы здесь только для того, чтобы восхищаться. Если что-то зальете телесными жидкостями, то оплачиваете. А так – получайте удовольствие в разумных пределах.

И с ним и Альмой в арьергарде они под хохот и перепалки вошли внутрь.

Первым впечатлением Мика было, что решение выставить три десятка картин в таком смехотворно крошечном пространстве предопределено плохим зрением, воздействием гашиша или же хорошо известным женским недостатком глазомера: та же черта, из-за которой пенисы им кажутся куда короче, чем есть на самом деле. Следующим впечатлением, когда улеглось первоначальное ощущение напирающей оптической контузии, было то, что весь этот ошеломляющий бардак идей и образов, как в женской сумочке, все эти стиснутые воздушные взрывы красок и монохрома, украшающие каждую видимую вертикальную поверхность, вполне могли оказаться намеренными – какой-то стратегией, чтобы вогнать предполагаемую аудиторию в другое, потенциально неустойчивое психическое состояние, – если, конечно, это может прийти в голову кому-то кроме злого ученого. Эту промелькнувшую искру догадки тут же затмило третье впечатление, снизошедшее и на него, и на всех остальных, – от несоразмерной объемной конструкции, установленной на столе посреди и так ограниченного пространства.