Иерусалим

Когда Альма проворно проскользнула мимо завораживающей преграды от греха подальше, Мик и сопровождающие его остальные товарищи по искусству, что все еще вливались в дверь яслей, заволновались у стола рваной прибойной полосой одушевленного мусора. Парень Романа Томпсона, Дин, произнес почти благоговейным тоном: «Охренеть», – Бен Перрит хихикнул, а мамка Берта Рейгана сказала: «Вот те на». Сам Мик был способен только на огорошенное молчание – хотя ему и самому было не дано решить, в восхищении или ужасе перед очевидно нездоровыми мыслительными процессами артиста.

Сделанная за несколько месяцев из папье-маше, аккуратно раскрашенного вручную, перед ними расстелилась до безумия подробная масштабная репродукция практически исчезнувшего района в том состоянии, в котором он почти наверняка никогда не был. Диорама сестры – всего квадратный метр площадью, где самые высокие здания не поднимались выше нескольких дюймов, – сопоставляла избранные достопримечательности Боро безотносительно хронологии. Пестрый изумруд стадиона Ручейной школы уступил место воскрешенному пабу «Френдли Армс» на середине улицы Алого Колодца – заведению, которое в реальности теперь застелила арена для бега с яйцом в ложке. Дом Святого Петра на Банной улице сосуществовал с двадцатисантиметровой башенной трубой Деструктора, которую в 30-х снесли для начала строительства этого многоквартирника. Над рябящей от волн рекой возле вокзала из – судя по крошечным рекламкам «Гиннесса» с туканом – 1940-х годов лежал подъемный мост кромвельской эпохи. Смарт-машины на Овечьей улице окружены пенящимися отарами с точками дерьма на клочковатом руне из бумаги.

С высоты птичьего полета в центральном дворе «Серых монахов» виднелись простыни из «Ризлы», свисающие со скрученных бельевых веревок. Всеведущая зрительская позиция напоминала его харрихаузеновские размышления из прошлой бессонной ночи. Неловко отрываясь от толчеи вдоль западной границы нанотрущоб, он с извинениями протиснулся вдоль дороги Святого Андрея к Журавлиному Холму в углу стола. Проходя мимо собственной съеженной террасы, он с одобрением отметил, что декоративный лебедь бабули здесь стал миниатюристским этюдом в переднем окне дома номер семнадцать. Несмотря на непривычные ощущения, ему мимолетно показалось, что он уже видел их старый дом с такой необычной высоты, вот только, хоть убей, не помнил, когда. Свернув на Графтонскую улицу вдоль северной границы, он повторил маршрут грузовичка из его детства – к больнице, до правого поворота на Регентской площади, – только в этот раз в виде великана в повседневной одежде, что бредет по пояс через пустоту на месте Семилонга. Альма ждала на другом конце экспоната, восточном, нависая над мини-церковью Гроба Господня и скалясь, как чудовищный идол тамплиеров, который, если Мик ничего не путал, был козлом с сиськами.

– Говорить необязательно. Для тебя честь просто быть моим родственником, Уорри, я и сама по глазам вижу. Заметил лебедя бабули в окне на дороге Святого Андрея? Я его сделала кисточкой в три нуля, а их даже не бывает. Честно говоря, я и сама, когда о себе думаю, чуть не падаю в обморок.

– Уорри, почти все падают в обморок, когда думают о тебе. Мы же не каменные. Так что за материал ты использовала? Я надеюсь, не какой-нибудь моржовый навоз?

На кромке уменьшенного Деструктора запекся голубиный помет тончайшего изящества. Собравшиеся у юго-западного угла Роман Томпсон и Берт Рейган посмеивались и прищуривались к слиянию Мелового переулка и Холма Черного Льва, где смешивалась странная башня, напоминающая ведьминскую шляпу, с газетной лавкой Гарри Розердейла и старым отелем «Гордон Коммершл». Уже одни только выполненные вручную надписи на рекламах и вывесках могли разбить сердце и испортить глаза.

– Не. Все из бумаги «Ризла». Пережевала и выплюнула почти четыреста пачек. Наверняка получилось крепче, чем Восточный район, который сейчас строят.

Мик осматривал штриховку черепичных крыш, пуантилистские клумбы церкви Святого Петра.

– Ага. Ага, наверняка. Зато ты точно напросишься на воспаление десен.