Иерусалим

Прижав дрожащий язычок сине-желтого цвета из огнива зажигалки Мика, Альма позволила ему попробовать на вкус симуляцию голубиного помета, спекшегося вдоль кромки масштабированного Деструктора. Очевидно, тот попросил добавки. Жидкие воспламеняющие рюши цвета индиго пролились к основанию по ламповой саже башни-трубы с пугающей споростью, пуская при этом к сенсорам на потолке едкие и вполне настоящие дисперсные клубы. Все вспыхнуло моментально – целиком построенное из материала, созданного как раз для этого, – и в проглянувшей опаске на лице стало видно, что даже Альма оказалась не готова к ужасающим темпам игрушечного бедствия, которому только что дала волю.

Разбегающийся дрок возгорания объял Бристольскую улицу и ее околотки, фигурка чумной тележки и сантиметровая кобылка, тащившая ту в устье улицы Форта, обратились в загибающиеся изгарины и вмиг исчезли. Отрыжка поджога опалила узкую горловину Мелового переулка и сплюнула испепеляющую желчную рвоту на Лошадиную Ярмарку, где скорчилась нераскаявшейся на колу анахроническая башня в ведьминской шляпе на Холме Черного Льва и свернулась ползучими шарфами из золота. Инфернальные реки хлынули по давно пропавшей Медвежьей улице и затопили Мэйорхолд огнеопасным паром, где в свете исчезли тромплейные витрины лавок сладостей, после чего мерцающее сияние взобралось по порезу переулка Бычьей головы на Овечью улицу, где огонек прошелся почесухой по бумажной отаре. У церкви крестоносцев роились жаркие рыжие черти, распуская ее шпиль на искры и проедая в толстостенном круге воющую пасть, красную как тавро, пылающий тор, кольцо на мизинец ангела Апокалипсиса. Раненый квартал приласкало милосердие, яркое и прижигающее. На Лошадиной Ярмарке в доме Хэзельриггов средь хилиастического трута, обритых черепов, о которых можно зажигать спички, плюмажей кавалеров, дымящихся на ювелирных сандриках, заклали койку Кромвеля. От обугленного пня дымохода на Банной улице по блошиному цирку района расширяющимися сапфировыми кольцами бежала горючая рябь, словно от палой звезды в бензиновом пруду. Всесожжение плясало на Широкой улице и на Беллбарне, испаряя форты Армии спасения и не оставив ни единого парикмахерского столба неозаренным. Белье из «Ризлы» в центральном дворике «Серых монахов» хлопало крыльями феникса, промокшее от проливного пламени, а все шесть дюжин питейных на поджаривающихся террасах объявляли последний заказ и поддавались невоздержанности иной природы. Святой Эльм флиртовал с верхними этажами высотки Святой Катерины, скача в прайм-тайм между трудоемких телеантенн на улице Марии, сентиментально повторяя траекторию предка времен Реставрации, а по Конному Рынку текла мученическая Ниагара, волоча позади свадебный газ удушливого смрада. Кратко корчилась кремирующая лепка на архитравах Святого Петра. Игрушечный холокост достиг очищения, с которым управа Боро возилась без нескольких лет век, за считаные секунды, удаляя мощеную историю под прокатившимся в брызгах огненным колесом, и в этот раз никакой западный ветер не гарантирует, что возрожденным быть лишь сгоревшим перчаточным и шляпным Шелкового ряда и окрестностей. Короткая череда домов на дороге Святого Андрея, от улицы Алого Колодца до Ручейного переулка, стала припадком пепельного Ротко – какой-то термальный каприз пощадил только здание размеров «Монополии» на южной оконечности этой линии. Клубы мальчиков и букмекеры, мужеложеские уборные и угловые забегаловки занялись в пирокластическом потоке от Регентской площади к основанию Графтонской улицы, и танцевальная школа Марджори Питт-Драффен на нынешнем месте выставки Альмы извергала из открытых дверей вздымающиеся белые тучи в микрокосме здания, на основе которого была создана и в котором находилась. Режущий по носовым пазухам и слезным протокам, огонь хотя бы выпытал тот плач, какого не сумели выжать поэтапные сносы в течение нескольких декад. Сердечный район в виде настольного факсимиле выгорал дотла в перемотке под похоронный марш неумолчных воплей паникующих детекторов.

Все это заняло какие-то мгновение, роза катастрофы расцвела и увяла в таймлапсе, погрузив ясли в клубящуюся непрозрачность, где все кашляли, ругались, смеялись, ковыляли к выходу. Почувствовав горечь горящей бумаги на ничейной земле между носом и горлом, Мик вслепую побрел на свежий воздух и свободу. На пути он столкнулся с питбулем в тумане, идущим на задних ногах, который оказался Тедом Триппом – бывший грабитель вел перед собой подружку Джен, и для обоих это казалось скорее развлечением, чем травмой. У двери справа оглядывался через плечо на топочущее мимо и перхающее стадо беловолосый плотник с первого экспоната, а слева стоял сам Мик в мэрской мантии с задранными руками, словно ими разводил: «Это все она. Я тут ни при чем». Он вывалился на зачесанный газон, на прилипшие к дерновому скальпу зеленые локоны, волоча за собой душные ленты. Прижав ладони к слезящимся глазницам, он размазывал жгучую влагу по скулам, пока снова не обрел дар зрения.