Иерусалим

– Ой блин. Я даже не подумала. Так, давай сдристнем, чтобы я спокойно подумала о том, что натворила, и раскаялась.

Схватив за локоть, она поволокла его через улицу Феникса в сторону Мелового переулка, крича через плечо окуренным беженцам, еще стоящим на поеденном молью фартуке ясельного газона.

– Не волнуйтесь. Вам возместят стоимость билетов.

Приятель Романа Томпсона Дин отвечал так, словно находился в философском тупике.

– Но мы ничего не платили.

Альма, с братом на буксире у западной стены церкви Доддриджа, задумалась.

– А. Ну тогда никто ничего не получит. Я всем позвоню на следующей неделе.

На этом Уоррены удалились с потенциального места преступления, безуспешно стараясь не выглядеть как беглые преступники. Шаркая по наклонному асфальту мимо бронзового каравая дома собраний, они оба сперва взглянули на одинокую дверь на высоте в пожеванном дождем камне, с усами цветов и травы на пороге, а потом на друг друга, но оба промолчали. От усеченной полосы облезлых фасадов домов напротив, присевших под садом на пригорке лжетерритории замка, доносилась приглушенная музыка – летняя и старинная, то и дело пропадавшая из слышимости на зыбкой радиоволне ветра. Какая-нибудь «Не уходи, Рене». Поводящие ветвями по воздуху деревья, разряженные в розовое, словно цыганские невесты, скворцы-Шуберты, развесившие композиции-однодневки на серых нотных станах, все еще плывущих от яслей, и дребезжащий по изгибу улицы Марии шелушащийся «Фольксваген» ледяного цвета на какой-то миг стали заманчивым контрастом по сравнению с ирисковыми краями захоронений. Обогнув угол вслед за дребезжащей машиной, Альма и Мик вступили на простенькую лесенку и без всяких совещаний в унисон опустили стареющие задницы на камни, венчавшие стенку вокруг южного фасада часовни.

Теперь вокруг стояло убаюкивающее пчелиное жужжание дня, несмотря на назойливый обиженный визг детекторов дыма – уже с другой стороны церкви, а потому проще поддающийся игнорированию. Мик постучал по оскудевшей пачке, чтобы вытряхнуть сигарету, а Альма без споров отдала зажигалку. Видимо, труд зажигалки окончен. Немного погодя, соблазненная барным ароматом выдохов брата, она решила израсходовать собственную последнюю палочку с зельем грез и попросила закурить ей, наклонившись и придерживая локоны, словно петтикот перед камином. Они еще недолго посасывали нейротоксины в миролюбивой тишине, пока лишившийся дара речи младший брат не придумал, что сказать.

– Твои картины, Уорри, все, что мы сейчас видели. Там было много такого, что я не помню, чтобы рассказывал. Мне показалось, ты кое-где позволила себе творческую свободу.

Сестра улыбнулась, ненадолго просияв – для разнообразия без атмосферы треснувшего реактора, – и наморщила нос в самокритике.

– Ну да. Да, я много выдумала, но вообще вряд ли так уж важно, что кому привиделось, – главное, чтобы где-то там чувствовалась настоящая история. И вообще, никто и не узнает, что это не то, что ты рассказывал. Твое слово против моего, а я – межгалактическое достояние.

Мик усмехнулся в нос, пустив ползучие вайи парообразного шинуазри.

– И чего ты добьешься этой фантастической чепухой, Уорри? Спасла ты Боро, как хотела? Теперь их перестроят так, как в нашем детстве, но уже не поставят никакой Деструктор?

Все еще улыбаясь, хотя теперь уже с горечью, она покачала плакучим пологом полос.

– Я не фея, Уорри. Пожалуй, Боро и дальше будут игнорировать, пока не придет еще кто-нибудь с недоделанным, но прибыльным планом, и тогда их сроют, заасфальтируют, уберут все улицы и оставят одни названия. А инсинераторы и деструкторы – их, думаю, понастроят по всей стране. Это дешево и сердито, это грязно, это не мешает никому, кто голосует или имеет значение, да и зачем вмешиваться в столетнюю кроссвестминстерскую политику? Это место начали сносить уже после Первой мировой войны – вероятнее всего, потому, что во время русской революции держать всех рассерженных рабочих в одном месте казалось так себе идеей. Они не остановятся и теперь.

Как нередко случалось во время разглагольствований Альмы, забытый косяк потух. Предупреждая просьбу, Мик достал зажигалку из кармана и позволил ей снова вдохнуть яростную рубиновую жизнь в угасший конец гаванской сигары с гашишем, по достижении чего она продолжала свою филиппику.

– И даже если бы Боро перестроили, вплоть до последнего порога, это же был бы тихий ужас. Это для зданий то же самое, что «Вторжение похитителей тел» для людей. Какой-то тематический парк бедности. Если только не восстановить все как было, с невредимой жизнью и атмосферой, то нечего и стараться. Я спасла Боро, Уорри, но не так, как спасают кита или Службу национального здравоохранения. Я спасла их так, как спасают корабли в бутылках. Только так и можно. Рано или поздно люди и места, которые мы любим, уйдут, и единственный способ их сберечь – искусство. Для того искусство и нужно. Оно все отбирает у времени.