Мелвилл был не единственным писателем, искавшим на Востоке утешения и восстановления сил после разочарований от неудач на литературном поприще. Гюстав Флобер — в сопровождении своего богатого друга Максима дю Кампа и на средства, выделенные ему французским правительством под репортаж о торговле и сельском хозяйстве, — отправился в дальнее путешествие, чтобы прийти в себя после публикации своего первого романа.
Иерусалим он воспринял как «оссуарий, окруженный стенами. Все здесь гниет, на улицах дохлые собаки, в церквах — мессы»[218]
. А описывая храм Гроба Господня, Флобер заметил: «Армяне проклинают греков, которых ненавидят латиняне, изгоняющие коптов». Мелвилл соглашался с ним в том, что церковь являла собой печальное зрелище: «Обвалившийся купол. Громадное здание, разрушенное наполовину. Лабиринты и террасы гротов, покрытых плесенью, могилы и раки. Запах мертвецкой». И признавал, что в культовом здании, которое он назвал «отделом новостей и теологической биржей Иерусалима», велись непрестанные войны[219].Вражда монахов была лишь одним аспектом ожесточенной иерусалимской реальности. Напряжение между новыми визитерами — англо-американскими протестантами, российскими евреями и православными русскими, с одной стороны, и старым миром османов, арабских кланов, евреев-сефардов, бедуинов и феллахов, с другой, — вылилось в целый ряд убийств. Одна из дам-евангелисток из окружения Джеймса Финна, Матильда Креси, была найдена с разбитой головой, а некоего еврея нашли заколотым в колодце. По делу об отравлении богатого раввина Давида Хершеля было начато судебное разбирательство. Однако подозреваемых, его же собственных внуков, оправдали за недостатком улик. Пока османы были обязаны Британии, английский консул Джеймс Финн оставался самым влиятельным чиновником в Иерусалиме и свободно вмешивался во все дела, которые представлялись ему заслуживающими того. Возомнив себя Шерлоком Холмсом Святого города, Финн попытался расследовать все эти преступления. Однако, несмотря на действительно присущий ему дар сыщика (и помощь шести африканских некромантов), ни одного из убийц не нашли.
Финн был смелым защитником и поборником интересов евреев, но их положение становилось только хуже. По свидетельству Теккерея, большинство иудеев обитали в «зловонных развалинах Еврейского квартала, утопавших в грязи и отбросах», а пятничными вечерами Иерусалим оглашали их «плач и стенания по былой славе их города». В апреле 1854 года Карл Маркс писал в
Сам паша был более заинтересован в обуздании палестинских арабов, чьи бунты и клановые войны, отчасти спровоцированные реформами Османской империи, частенько сопровождались появлением скакавших галопом верблюдов, свистом копий и пуль у самых стен Иерусалима. Эти щекочущие нервы сцены сплетались в сознании европейцев, до приезда сюда воспринимавших Палестину как место библейских событий, с представлениями о Диком Западе. И они дружно собирались на стенах города, чтобы поглядеть на стычки и перестрелки, которые, наверное, казались им сюрреалистическими спортивными состязаниями, правда, приправленными перчинкой шальной пули.
На своей евангельской ферме в Тальбийе, где семейство Финн крестило евреев, колонисты нередко оказывались под перекрестным огнем. И пока свистели пули, миссис Финн часто с удивлением замечала среди боевиков вооруженных женщин. Она прилагала все усилия, чтобы путем переговоров установить мир между шейхами. Но бедуины были только частью проблемы: полномасштабные войны против османов вели шейхи Хеврона и Абу-Гоша (у каждого была своя армия в 500 воинов). Одного шейха пленили и привезли в цепях в Иерусалим, но удалой воин смог удрать и снова ускакал, чтобы воевать и грабить — своего рода арабский Робин Гуд. В конце концов Хафиз-паша — пожилой правитель Иерусалима — вынужден был снарядить войско и, подкрепив его двумя медными полевыми пушками, отправиться в поход против хевронского вождя.