Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Была опасность срыва в халтуру, когда сказать было еще нечего, а есть надо было, а положение обязывало, а предубеждение ко мне, как к «буржуазному» писателю закрывало передо мною двери журналов и обходило меня гонораром. На грани халтуры мне пришлось писать и «Кто смеется последним», и «Бронзовую луну», по заказу, к сроку, и только врожденный вкус и чувство меры спасло меня от этого позорища – эти романы, если не органически мои, то все же достаточно четки и выдержаны со стороны формальной (стилизованы). Неровно, путано это последнее мое десятилетье – попытки раскрыть себя и свое, попытки осмысливания в романе «Столовая гора», в повести «Шахматный ход» остались только попытками и не имели в дальнейшей моей работе своего развития. Все же это, на мой взгляд, лучшее[1235].

Ю. Л. Слезкин осознает, что лучшие его создания остались в начале 1920-х годов, но речь как будто еще идет об истинно литературных проблемах. О кризисе в творческой жизни отца, совпавшего с женитьбой на О. К. Ереминой, пишет и сын писателя, Л. Ю. Слезкин:

Именно тогда начались особенные трудности: мировоззренческие, издательские, материальные, продолжались аресты знакомых людей;

непризнание отца советским писателем и признание таковым в 1934 г., формальное и унизительное, ставили отца в положение человека сомнительной репутации, а значит, настораживало и отдаляло даже часть друзей. Преодолевая трудности, страхи и незаслуженные обиды, отец страдал и уставал[1236].

Ст. Никоненко отмечает, что шесть лет, с конца 1928 по 1935 г., Ю. Л. Слезкина почти не печатали, его пьесы не имели успеха, семья голодала[1237]. Что же произошло? Ситуация конца 1920-х – начала 1930-х для серьезных литераторов, оказавшихся в кругу «попутчиков», стала критической. В период агрессивной политики РАППа, перестройки писательских организаций, их огосударствления, сфера деятельности «попутчиков» неуклонно сужалась. Естественно, что в поисках заработков многие вынуждены были браться за поденщину, срочные заказы, газетные и журнальные очерки и проч. Но действительно ли Ю. Л. Слезкина преследовали только как «попутчика» и буржуазного писателя? Кажется, он отчасти лукавит. В реальности ситуация была гораздо грубее:

Приходилось зарабатывать скетчами на темы развития трамвайного парка и санитарного просвещения[1238].

И. Белобровцева и С. Кульюс также обращали внимание на интенсивность процесса превращения Ю. Л. Слезкина из буржуазного в советского писателя[1239]. К началу 1930-х годов Ю. Л. Слезкин окунулся в стихию низкопробной советской продукции, не брезговал участием в халтуре и антирелигиозной пропаганде. Примечательно, что Т. М. Николаева связывает само творческое оскудение Ю. Л. Слезкина как писателя к концу 1920-х годов и с исчезновением мотива Булгакова из его сочинений[1240]. В те же дни, 09.02.32, он замечает о своей пьесе «Лаковые туфли»:

Никто не решается ее ставить после той отчаянной ругани, которая посыпалась на меня из-за «Путины» и «Балахны» <…> Давно уже чувствую себя в положении человека с трудом выбирающегося из трясины и тут же оглушаемого дубинкой по голове…[1241].

17.02.30 в Справке о своей общественной работе, поданной в Правление ВССП, Слезкин сообщает: