Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Никто, никто не знает, какое лицо было у Вар-Раввана в тот миг, когда его подняли, как из гроба, из кордегардии на лифостротон. Этот человек ни на что в мире не мог надеяться, ни на какое чудо. Поэтому он шел, ведомый за правую здоровую руку Марком Крысобоем, и только молчал и улыбался. Улыбка была совершенно глупа и беззуба, а до допроса у Марка-центуриона Вар-Равван освещал зубным сиянием свой разбойничий путь. Вывихнутая левая рука его висела как палка, и уже не ревом, а стоном, визгом покрыла толпа такую невиданную улыбку, забросала финиками и бронзовыми деньгами. Только раз в год под великий праздник мог видеть народ человека, ночевавшего уже в объятиях смерти и вернувшегося на лифостротон[497].

Именно такова была контузия самого М. А. Булгакова (спасенного на Страстной неделе), полученная в ноябре 1919 г., и она еще долго давала о себе знать[498].

Писатель выбирал разные варианты возраста Иешуа в соответствии с традициями исчисления возраста Христа и остановился на варианте («человек лет двадцати семи»), ближайшем к своему возрасту ранней весной 1920 г., когда ему было двадцать восемь[499]. В описании Иешуа разных редакций отчетливо прослеживаются автобиографические черты М. А. Булгакова при указании цвета светлых волос и синих глаз. Упоминаются «рыжеватые вьющиеся волосы», «чистые, как небо Галилеи, глаза»[500]. Во всех вариантах романа повторяется мотив истрепанной одежды Иешуа: старенький голубой хитон, ветхий, многостираный, заштопанный талиф, превратившийся в белесоватый[501]. Это также автобиографический мотив: в 1920 г., как уже отмечалось, будущий писатель ходил в старой и изношенной военной форме.

Во всех вариантах текста говорится о целительском даре Иешуа и избавлении Пилата от головной боли[502]. При этом герой М. А. Булгакова отрицает, что является врачом[503]. М. А. Булгаков же и был врачом, но, как говорилось выше, скрывал это при большевиках. На допросе у Пилата Иешуа стоит, а согласно воспоминаниям Е. Ф. Никитиной в лекции 1969 г., именно так повел себя и М. А. Булгаков на допросе у Б. Е. Этингофа.

В ранних и окончательной редакциях в ходе допроса Пилат и Иешуа переходят в разговоре с одного языка на другой:

Я знаю латинский и греческий[504]; Кроме арамейского <…> греческий[505]; голос прокуратора <…> по-латыни <…>[506]; Ты, может быть, знаешь и латинский язык?[507].

Такой мотив мог иметь автобиографический характер, как известно, М. А. Булгаков хорошо знал французский, читал на нескольких языках, вырос в среде профессоров-полиглотов. Б. Е. Этингоф говорил по-немецки и по-французски, вырос в Вильно среди людей, говоривших на идиш, в юности в Варшаве вел агитацию по-польски, будучи студентом, в Петербурге давал уроки латыни, прожил несколько лет в Тифлисе. Наверняка он с большим уважением отнесся к образованности М. А. Булгакова и его знаниям иностранных языков.

На допросе Пилат упоминает избиение Иешуа при аресте и его поучения как реальные эпизоды на восточном базаре (в редакции «Великий канцлер» и окончательной):

Люди, которые били тебя на базаре<…>[508]; Говорил про храм толпе на базаре <…> На базаре смущал народ[509].

Это также может быть указанием на владикавказский восточный базар, который располагался в центре города.

Во взаимоотношениях Понтия Пилата с Синедрионом и Каифой можно проследить отражение расстановки сил ревкома Терской области и действовавшей во Владикавказе ЧК XI армии. Б. Е. Этингоф на Кавказе был представителем Москвы, своего рода наместником в восточной провинции, подобно Пилату. Председатель ревкома В. М. Квиркелия и Б. Е. Этингоф, как и Пилат, ходатайствовали перед ЧК о помиловании бывших белогвардейцев, в том числе М. А. Булгакова, их поддерживал и Г. К. Орджоникидзе. А чекисты, подобно Синедриону и Каифе, вопреки их ходатайствам настаивали на массовых репрессиях, смертных приговорах и расстрелах[510].