Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Он [тетрарх] отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона отправил на ваше утверждение[511].

У северокавказских большевиков были серьезные неприятности с ЧК в связи с амнистией белогвардейцев, а осенью 1920 г. на них был подан донос Вадима. В полной рукописной и в окончательной редакциях романа Пилат жалуется на количество доносов в Ершалаиме, в том числе на себя самого:

Слишком много вы жаловались кесарю на меня <…>[512]; И каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем кровопролития <…> читать доносы и ябеды, из которых половина на тебя самого[513].

Образ тетрарха, возможно, навеян фигурами В. М. Квиркелии или Г. К. Орджоникидзе, председателя всего Северо-Кавказского ревкома[514]. Синедрион и лично Каифа, вероятно, персонифицировали образ армейской ЧК и ее руководителей. Во второй тетради 1928—1929 гг. М. А. Булгаков пишет об ограниченности власти Пилата, сочувствующего Иешуа и стремящегося его освободить, но не способного справиться с Каифой:

Раскусил он, что такое теория о симпатичных людях, не разожмет когтей. Ты страшен всем! Всем! И один у тебя враг – во рту он у тебя – твой язык! Благодари его! А объем моей власти ограничен, ограничен, ограничен, как все на свете! Ограничен! – истерически кричал Пилат, и неожиданно рванул себя за ворот плаща[515].

Можно полагать, что это тоже автобиографические мотивы, и связаны они с вызывающей дерзостью на допросе (по воспоминаниям Е. Ф. Никитиной) и с диспутом об А. С. Пушкине, после которого Б. Е. Этингоф не смог оградить М. А. Булгакова от увольнения. И причиной тому был острый язык писателя, критиковавшего пролеткультовцев. Каифа прямо угрожает Пилату лишить его должности[516]. Пилат раздражен Ершалаимом и стремится вернуться в Кесарию[517]. Б. Е. Этингоф уехал в Москву, а полномочия его как представителя Наркомпроса на Кавказе осенью 1920 г. не утвердили во Владикавказе[518]. А вскоре уехал в Грузию и В. М. Квиркелия[519]. Пилат в свою очередь гневается на Каифу и угрожает пожаловаться кесарю Тиберию:

Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору <…>[520].

Примечательно, что во второй тетради 1928—1929 гг. эта «весть» называется телеграммой, которую Пилат угрожает послать кесарю[521]. Гнев Пилата у М. А. Булгакова мог быть образом «злобы» и досады В. М. Квиркелии, именно это слово он употреблял в своих гневных письмах, которые он разослал в борьбе с чекистами: два из его посланий были адресованы лично В. И. Ленину[522]. Во второй тетради 1928—1929 гг. при сообщении о доносе про взгляды Иешуа на природу государственной власти Пилата посетило видение Тиберия с признаками сифилиса:

Пилат взвел глаза на арестованного, но увидел не его лицо, а лицо другое. В потемневшем дне по залу проплыло старческое, обрюзгшее, беззубое лицо, бритое, с сифилитической болячкой, разъедающей кость на желтом лбу, с золотым редкозубым венцом на плешивой голове[523].

У исторического Тиберия, как свидетельствуют источники, была проказа. Сифилисом, по одной из версий, был болен В. И. Ленин[524]. М. А. Бул-гаков был врачом сифилиологом и не мог не знать об этом. Согласно воспоминаниям Т. Н. Лаппа, писатель ходил в Колонный зал и, вероятно, видел тело вождя, выставленное для прощания[525]. Тем самым тиран евангельских времен прямо сопоставляется писателем с вождем пролетарской революции.

Знаменитый образ М. А. Булгакова, белый плащ Понтия Пилата «с кровавым подбоем», вероятно, также основан не только на евангельской истории, но и на впечатлениях Гражданской войны. В полной рукописной редакции романа 1929—1937 гг. говорится о «белом плаще с кровавым генеральским подбоем», причем эта формулировка повторена дважды[526]. Писатель во Владикавказе был свидетелем кровавых расправ большевиков и их собственных признаний: