Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

М. А. Булгаков упоминает две площади Ершалаима, гипподромскую и базарную, они восходили к планировке Иерусалима. У западной стены храма при Ироде Великом была отстроена обширная площадь (гимнасий и место народных собраний), окруженная колоннадой Ксиста. Базаром могла быть агора к западу от Ксиста, торговыми также были кварталы в пределах второй городской стены, к западу от храма, но севернее Ксиста и первой стены. Иосиф Флавий называет их рынком. Во Владикавказе две главные площади, связанные между собой прямыми улицами, также отвечают этим названиям: Базарная и Михайловская перед атаманским дворцом, на ней совершались конные парады, в том числе большевиками весной 1920 г. Писатель мог ее назвать гипподромской. На рисунке М. А. Булгакова она соответствует месту ниже буквы «к» и положению площади Ксиста на плане Иерусалима. Примечательно, что в романе говорится о гипподроме, расположенном далеко внизу направо по отношению к дворцу, где находится Пилат[568], именно так соотносились в пространстве Владикавказа атаманский дворец и Михайловская площадь.

Действие «древних» глав романа также накладывается на реальную топографию Владикавказа. Владикавказ, как и Иерусалим, делится на верхний и нижний город. Мелководная и пересыхающая река Терек, которую можно перейти вброд по камням, сопоставима с Кедроном, за которым находится Гефсимания[569].

Образ ершалаимского храма в романе («на холме многоярусная как бы снежная глыба храма с золотой чешуйчатой головой») совершенно не соответствует описаниям и реконструкциям иерусалимского храма, отстроенного Иродом[570]. Его облик повторял почти кубовидную форму скинии с пристроенным на востоке широким вестибюлем, он был увенчан плоской крышей с балюстрадой, украшенной золочеными спицами (ил. 26)[571]. Зато описание ершалаимского храма напоминает (новый) кафедральный собор Михаила Архангела во Владикавказе (ил. 27). Как уже говорилось, этот собор имел для Михаила Булгакова особое значение, поскольку был посвящен его патрону! Освященный в 1894 г., он возвышался на холме над городом и был виден отовсюду[572]. Крупное белое здание было перекрыто куполом с золотыми чешуйками. Собор действительно был «многоярусным»: с высоким цоколем, регистром окон, обрамленных арочным поясом, подкупольными арками, высоким барабаном, также прорезанным поясом окон с арками. В 1934 г. владикавказский храм взорвали, так что ко времени завершения романа он также стал для писателя «доисторическим». Из Г. Гретца М. А. Булгаков делал выписки о иерусалимском храме:

Высокая крыша была снабжена позолоченными заостренными палками <…> особенный блеск[573].

Эта деталь была для него важна, чтобы привести в соответствие два столь различных сооружения.

Знаменитой достопримечательностью Владикавказа в начале XX в. был парк Трек, получивший название по велосипедному треку, занимавшему его часть. Это был двухэтажный парк, уровни которого соединялись огромной лестницей, в нем были устроены искусственные пруды, сады, дорожки, посыпанные морским песком, мозаичные полы, беседки, летний театр и целая череда роскошных фонтанов (ил. 14, 29)[574]. Прекрасный парк располагался и выше Трека на холмах при атаманском дворце. Здесь были высажены экзотические деревья и растения, свезенные со всего мира[575]. Есть все основания подозревать, что описания сада дворца Ирода с лестницей, ступенями, песком на дорожках, мозаичными полами, фонтанами, пальмами и проч. навеяны впечатлениями М. А. Булгакова, почерпнутыми в Треке и в парке атаманского дворца[576]. Мотив искусственных прудов возникает у Булгакова в связи с упоминанием Соломоновых прудов – трех водоемов неподалеку от Иерусалима[577]. Они также могли сопрягаться с искусственными прудами во владикавказском парке возле берега Терека.

В Ершалаиме М. А. Булгакова возникает мотив продавцов воды и их криков перед лифостротоном в момент ожидания приговора Иешуа и разбойникам[578]. Любопытно, что во Владикавказе в начале XX в. торговцы напитками обслуживали гуляющих в Треке, был устроен специальный павильон для продажи кумыса, кефира и молока[579]. Вероятно, М. А. Булгаков еще застал это в 1919 г.

М. О. Чудакова уже отмечала преемственность южных образов в ранних произведениях М. А. Булгакова и в романе «Мастер и Маргарита»:

Впервые появившиеся именно в «Записках на манжетах» душные южные ночи, в которые человеку «нет облегчения», «огненный шар», заставляющий страдать все живое, – то, что потом развернулось в ершалаимских описаниях «Мастера и Маргариты»[580].