Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Личные представления М. А. Булгакова о юге и востоке могли основываться только на кавказских и впоследствии крымских впечатлениях. При описании ершалаимского базара, многонациональной восточной толпы и войск, смуглых персонажей, белозубых всадников в чалмах, одежд, оружия, южной бурной грозы и южной природы, деревьев (кипарисов, пальм, гранатов, смоковниц), благоухающих и экзотических растений (орхидей, магнолии), запахов розового масла, мирта и акаций писатель опирался на владикавказские и батумские воспоминания[581]. Пальмы и магнолии М. А. Булгаков впервые видел в 1921 г. в Батуме или на Зеленом мысе, о чем писал в «Записках на манжетах»[582]. При этом известно, что на территории Израиля магнолии не растут[583]. Ласточек и соловьев, упоминаемых М. А. Булгаковым в Гефсиманском саду, не могло быть в окрестностях Иерусалима в это жаркое время года, они улетали на север[584]. Зато на Кавказе весной они могли быть.

Наконец, А. А. Мухаринская вспоминала, что летом 1920 г. во Владикавказе постоянно были грозы. Об этом она рассказывала, в частности, Т. Т. Бакроеву. Не эти ли грозы над городом навеяли образы тьмы, накрывшей Ершалаим, из романа М. А. Булгакова? Примечательно, что и Ю. Л. Слезкин также начинает роман «Столовая гора» с описания южной бурной грозы, разразившейся над Владикавказом:

Солнце <…> Золотая арба <…> Изредка ее заслоняет густая, отягченная туча, и тогда проносится ливень – с неба обваливается водяная лавина и, соревнуясь с Тереком, мчится по улицам, тропам, сточным трубам <…>[585].

Вероятно, реальные воспоминания о состоянии кавказской природы в 1920 г. у Ю. Л. Слезкина, А. А. Мухаринской и М. А. Булгакова были одинаковыми.

Описания всадников римского войска в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» (1) отчетливо перекликаются с описаниями северокавказских всадников в «Необыкновенных приключениях доктора» (2), а также пальм в разных редакциях романа (1) и в «Записках на манжетах (3):

1. Маленький, как мальчик, темный, как мулат, командир алы – сириец – выкрикнул какую-то команду и, равняясь с Пилатом, выхватил меч, поднял злую вороную лошадь на дыбы, шарахнулся в сторону и поскакал, переходя на галоп. За ним по три в ряд полетели всадники в чалмах, запрыгали в туче мгновенно поднявшейся до самого неба белой едкой пыли кончики легких пик, пронеслись, повернутые к прокуратору, смуглые лица с весело оскаленными сверкающими зубами[586].

2. Заметили. Подняли пыль. Летят к нам. Доскакали. Зубы белые сверкают, серебро сверкает <…> Скачут рядом, шашками побрякивают[587].

1. Пальма на слоновой ноге[588].

3. Пальма на слоновой ноге[589].

Исследователи справедливо указывают в евангельских главах романа лексику, современную писателю и не соответствующую «древнему» контексту[590]. К числу таких слов относятся «переулки», «тротуары», «флигели», «подворотни», «мостовая», «замели» и проч.[591] К этому можно добавить, что в ранних редакциях «древних» глав особенно широко используется лексика, не просто современная М. А. Булгакову, но еще и специфичная для Кавказа и времен Гражданской войны, обороты, которые имели хождение в документах и прессе Владикавказа 1920—1921 гг. Слова «трубы», «полосатые шатры», «деревянная фляга», «тюрбан», «чалма», «кожаное ведро», «кашевары», «шалаш», «флигель», «патрули», «портупеи», «трибуны», «парад», «километры», «полуверсты», «адъютант», «ротмистр», «эскадрон», «караван», «караван-сарай», «размокшая глина», «туземцы» в них широко применялись[592]. Иешуа и разбойники на распятии называют друг друга бандитами и товарищами[593]. Частично эта лексика соответствует евангельской, частично резко противоречит ей[594].

М. А. Булгаков многократно указывает на неграмотность свидетелей по делу Иешуа, о которых говорит он сам, обращаясь к Пилату. Во второй тетради 1928—1929 гг. читаем:

Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь[595].