Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Голову Банги Пилат положил себе на голую грудь, и Банга лизал голую кожу приятеля воспаленным перед грозой языком[618]; Гигантский пес <…> радостно бросился на грудь к человеку, едва не сбив его с ног. И человек обнял пса и жадно целовал его морду, восклицая сквозь слезы: «Банга! О, Банга!»[619].

Сохранилось много устных свидетельств о том, что на протяжении жизни у Б. Е. Этингофа почти всегда были собаки разных пород, он их очень любил, учил петь и позволял им фамильярные игры. Это можно видеть и на фотографиях (ил. 51, 59, 60). Вспомнить об этом уместно именно в связи с московским периодом, поскольку ничего неизвестно о его собаках во Владикавказе. М. А. Булгаков мог использовать в данном случае впечатления от общения с ним в Москве.

Мы вновь подчеркиваем, что не претендуем на полемику, поскольку исследователи предлагали различные прототипы Пилата, в том числе даже личность И. В. Сталина (а Синедриона – Троцкого)[620]. М. А. Булгаков мог комбинировать различные источники при создании этих образов, тем более, что некоторые черты, присущие образу Пилата, были явно почерпнуты у других прототипов. Так, Б. Е. Этингоф не мог иметь «генеральского» подбоя, он не был кавалеристом, соответственно у него не было «шаркающей кавалерийской походки». Такие детали писатель мог почерпнуть из наблюдений военачальниками во Владикавказе: Г. К. Орджоникидзе, В. М. Квиркелией, возможно, С. М. Кировым и проч. Тем самым Пилат мог воплощать собирательный образ комиссара Гражданской войны, но с чертами личностей, хорошо знакомых М. А. Булгакову.

Из московских глав романа ситуацию во Владикавказе могли также в преломленном виде отразить и эпизод исчезновения мастера, трактованный как арест, и описание клиники Стравинского[621]. Это отчетливо проявилось в ранних редакциях романа. По возращении после отсутствия в течение трех месяцев он был в том же самом пальто, но с оторванными пуговицами либо на нем была ватная мужская стеганая кацавейка, солдатские штаны и грубые высокие сапоги, сам он зарос бородой или рыжеватой щетиной[622]. Вещий сон Маргариты также напоминает ситуацию ареста: она видит мастера таким, каким он стал в тюрьме и в сумасшедшем доме, а местность напоминает пейзаж лагеря или ссылки[623].

Образы Ивана Бездомного и мастера в романе явно соотнесены между собой, и в истории Иванушки можно усмотреть автобиографические элементы. Булгаковеды уже обратили на это внимание, в частности, Н. Кузякина, а вслед за ней и Г. А. Лесскис отметили, что в 1923 г. в газете «Гудок», где тогда и работал М. А. Булгаков, была опубликована заметка под псевдонимом «Иван Бездомный», оба исследователя полагали, что она и принадлежала перу самого писателя[624]. Как пишет Г. А. Лесскис,

в этой трудной и мучительной эволюции в каком-то смысле отражена ведь и сложная духовная эволюция самого автора от атеиста – студента медицинского факультета до глубоко верующего художника-ясновидца[625].

При этом в романе подчеркивается возраст мастера:

Человек примерно лет тридцати восьми[626].

Тем самым, он лет на 10—11 старше, чем Иешуа в «древних» главах, где ему было около двадцати семи лет. Если сопоставлять возраст самого писателя в разные периоды с указаниями на возраст персонажей его романа, то получается, что в 1920 г. ему было двадцать восемь лет, а в 1930 г. – тридцать восемь. Иван Бездомный и мастер отчасти отражали две фазы биографии самого М. А. Булгакова, включая его путь от юношеского атеизма к возвращению к вере. Как мы пытались показать в первой части, момент религиозного прозрения мог наступить для М. А. Булгакова именно после чудесного спасения перед Пасхой 1920 г.

В описании клиники Стравинского упоминаются шторы-решетки, звуконепроницаемые стены, «санитары», подобные охранникам, коридорная система с палатами «одиночками», однажды названными «камерой»[627]. Описание обстоятельств ареста Бездомного могло в некоторой мере отразить реальные воспоминания писателя от его ареста во Владикавказе:

А доставлены вы были к нам в кальсонах[628].