Относительно изъятия валюты, золота и проч. во Владикавказе в этот период мы пока не располагаем подробной информацией. Можно отметить лишь, что, действительно, начиная с апреля производились многочисленные реквизиции, о чем извещали и местные газеты. Кроме того, Г. А. Лесскис справедливо указывает, что экспроприация золота началась уже с 1918 г., В. Лосев приводит данные о реквизициях ценностей в 1919 г. 13 июня 1920 г. Совнарком издал постановление под названием «Об изъятии благородных металлов, денег и разных ценностей»[665]
.<…> Изъятие золота, валюты <…> проходившее несколькими волнами, начиная с 1918 г., а затем в 1928—1929 и 1931—1933 гг.[666]
.Вполне возможно, что у М. А. Булгакова во Владикавказе была информация и по этому поводу.
В той же пятнадцатой главе романа многократно упоминается имя А. С. Пушкина, невежество и ненависть к нему Босого, звучит ария Германа из «Пиковой дамы»:
Артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывки из «Скупого рыцаря» поэта Пушкина <…> Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно <…> Лампы погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней слышался нервный тенор, который пел: «Там груды золота лежат, и мне они принадлежат!»[667]
. В не меньшей, а в большей степени возненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина <…>[668]. Пушкина ругает на чем свет стоит <…>[669]. Пушкиным-то меня не удивишь, – и он опять завздыхал[670]. Пусть Пушкин им сдает валюту[671].Г. А. Лесскис считает, что появление А. С. Пушкина в этом контексте было откликом на празднование юбилея поэта в 1937 г.[672]
. Вновь, не подвергая суждение исследователя сомнению, обратимся к владикавказскому опыту М. А. Булгакова. И. Белобровцева и С. Кульюс уже упоминали в этом контексте и диспут об А. С. Пушкине, который происходил во Владикавказе летом 1920 г.[673]. Учитывая приведенные данные о Терском тюремном театре, представляется, что кавказские реминисценции могли в равной мере отразиться и в этом эпизоде. Агрессивность ниспровергателей А. С. Пушкина на диспуте во Владикавказе была ярко запечатлена М. А. Булгаковым в «Записках на манжетах».Часть III
Москва, 1920 – 1930-е годы
«И произносит: – Здесь тепло…». Татьяна с А. С. Пушкиным у постамента его памятника на Тверском бульваре против Дома Герцена. Иллюстрация к пародии Арго «Сон Татьяны». Вырезка из альбома М. А. Булгакова. РГБ, ф. 562, к. 27, ед. хр. 2, л. 466.
Здесь источниковедческий материал будет сгруппирован иначе, чем в первой части. Если о владикавказском периоде сведения были сконцентрированы по хронологии и касались всего нескольких месяцев 1920 г., то здесь мы имеем дело с длительным временным интервалом и располагаем лишь отрывочными данными, главным образом, они затрагивают период начала 1930-х годов. В результате и композиция текста в этой части более дробная, и, по существу, мы можем реконструировать только фрагменты общей картины событий. Отголоски этих разрозненных данных в творчестве М. А. Булгакова мы попытаемся проследить в следующей, четвертой, части книги.
Речь пойдет в основном о деятельности Наркомпроса и писательских организаций разного рода. Следует сразу оговориться, что наша подборка новых документов никоим образом не претендует на систематический историко-культурный или литературоведческий анализ процессов, происходивших в сфере реорганизации писательской среды в это время. В фокусе оказываются лишь те обстоятельства (причем иногда довольно частные), которые прямо или косвенно отразятся на биографии и в творчестве М. А. Булгакова. Вместе с тем нам удалось собрать обширный источниковедческий материал, касающийся ситуации в Главискусстве Наркомпроса, в официальных писательских объединениях и на «Никитинских субботниках». Прежде всего, здесь речь идет о деятельности Б. Е. Этингофа, Е. Ф. Никитиной и того круга писателей, с которым они соприкасались.
1. 1920-е годы, Москва и Трапезунд