Игра

— Тест хорош, он годится не только для выявления высокофункциональных психопатов, таких, как Блум и я, но и позволяет отсеивать более слабых особей.

— Господи, вот это хладнокровие, — сказал Джеймсон. — Ты превращаешь всю страну в игровую площадку для психов.

— Ты прелестно выразился, Маркус. Но будем откровенны: общество и без того наша игровая площадка.

На ее самодовольную усмешку он не обратил внимания.

— А если они выдерживают твои испытания и демонстрируют свою высокофункциональность — что тогда?

Серафина повернулась к Блум.

— Они возвращаются в общество, — объяснила Блум. — Но действуют вместе с вами. Кстати, я познакомилась с Клайвом Ллуэллином, — сказала она Серафине. — Как я понимаю, он один из нас? А остальные? Вы вывели их из оборота.

— Клайв просто сокровище. Вы поразили его до глубины души. Он говорил, что в вас есть изысканная уникальность. Честно говоря, мне показалось, что он к вам неравнодушен, — призналась Серафина.

— Домой больше никто не возвращается, — заметил Джеймсон.

— О, мы даем им шанс вернуться домой, — заверила Серафина. — Но они всегда делают другой выбор. Беда в том, что едва узнаешь вкус свободы, хочется еще. Вот мы и даем им эту возможность… просто не здесь.

— Вы отсылаете их куда-то? Это… элегантное решение, — сказала Блум.

— И что с ними происходит дальше? — спросил Джеймсон.

— Понятия не имею. — Серафина продолжала: — Мы не хотим знать, что с ними происходит дальше, и нам это не нужно.

— Но они же люди, как и ты, — возразил Джеймсон.

На лице Серафины промелькнула брезгливость.

— Вовсе нет. — Она сунула руку под свой стул, и Джеймсон услышал треск отрывающегося скотча.

Он взглянул на Блум, она ответила ему взглядом. Ее глаза не выражали ничего. Он здесь один. А их шестеро. Ему не хотелось умирать. Тем более здесь и вот так. В происходящем было что-то оскорбительное и жалкое. Закрыв глаза он сказал себе, что ему крышка. А когда открыл их, Серафина положила себе на колени железный футляр размером с пенал. Из него она вынула шприц и пузырек с прозрачной жидкостью.

— Видимо, клясться хранить молчание бессмысленно, — сказал он.

Серафина улыбнулась, приподняв уголки губ и набирая в шприц жидкость из пузырька. Она посмотрела шприц на свет и дважды щелкнула по нему указательным пальцем.

Он задумался, не предложить ли им объединить усилия. У него есть навыки. Есть кое-что ценное. Но нет, он не мог.

— Хотя бы объясни мне, что это.

— Самый логичный порядок действий, Маркус, — ответила Блум и повернулась к Серафине: — Полагаю, метод эффективен лишь в том случае, если никто не знает, что происходит. Широкой публике должно быть невдомек, кто мы на самом деле и чем занимаемся. Так что мы просто не можем отпустить свидетеля, которому все это известно.

— Правильно, — согласилась Серафина. Она придвинула свой стул к Джеймсону и одной рукой принялась закатывать правый рукав его рубашки. — Особенно свидетеля со связями в правительственных кругах.

Пытаться отдернуть руку было бесполезно: веревки держали слишком крепко.

— Зачем тогда понадобились открытки? Ведь они увеличили риск разоблачения.

Серафина нахмурилась.

— Да, пришлось пойти на риск, но это была временная мера.

— Открытки предназначались для меня, — объяснила Блум. — Чтобы я попыталась решить загадку.

Серафина сдвинула выше рукав рубашки. Поврежденный локоть отозвался болью. Она повернула предплечье Джеймсона, чтобы добраться до вен на локтевом сгибе. Сквозь его стиснутые зубы вырвался стон.

Серафина замерла и посмотрела ему в глаза.

— Если хочешь, могу уколоть в другую руку, — предложила она заботливым тоном врача, сочувствующего пациенту.

Он промолчал, не собираясь обсуждать с ней, уколом в какую руку она убьет его.

Выдержав паузу, она пожала плечами и еще раз с силой повернула его руку локтевым сгибом вверх.

Вспышка боли из локтя стрельнула прямо в голову. Он громко выругался.

— Вы говорили, больно не будет, — слова Блум прозвучали отчужденно, скорее как замечание по технической стороне дела, а не упоминание о его мучениях. Но когда она взглянула на Джеймсона, он что-то заметил в ее глазах. Это что-то исчезло так же стремительно, как и появилось, однако он не сомневался, что ему не почудилось. С этой женщиной он проработал пять лет. Она могла одурачить Серафину, но не его. Он знал ее лучше, чем кто бы то ни было. И не раз убеждался в ее способности считывать людей, оценивать ситуацию и принимать взвешенные решения. Она рассчитывала, что он хорошо помнит все это. Вот что он увидел. Послание, предназначенное только ему. Краткое, но ясное. Оно гласило: «Доверься мне».

— Он сам этого хотел. Ему же нравится быть мачо и героем — верно, Маркус? — Серафина похлопала его по руке, чтобы отчетливее проступили вены, и выбрала одну выпуклую, проходящую наискосок. — Я никогда и не принимала тебя за сильного и молчаливого человека. Со мной ты всегда вел себя многословно и шумно… особенно в постели. — Она бросила на него краткий взгляд, затем снова сосредоточилась на вене и поднесла иглу ближе к коже. И вздохнула. — Наверное, все-таки не попаду.