Игра на двоих (СИ)

Собственный голос кажется мне незнакомым и далеким, будто я наблюдаю за всем происходящим со стороны — невидимый, безмолвный свидетель чужого горя. Мой вопрос приводит маму, почти сползшую по стене на пол, в чувство. Обернувшись, она снова бросается ко мне, заключает меня в объятия и быстро, торопливо говорит:

— Все хорошо, Этти, мы справимся. Ты вернулась, это главное. Ни о чем не беспокойся, теперь все будет в порядке…

Эта женщина снова пытается защитить меня. Но она не может. Не может. Не может. Не отдавая себе отчета в собственных действиях и все еще находясь в прострации, я резко отталкиваю ее от себя. Не ожидая от хрупкой на вид дочки такой силы, мама делает несколько шагов назад, опирается о стену, встряхивает головой и закрывает лицо дрожащими руками.

Чувства постепенно возвращаются. Обретя контроль над собственным телом и разумом, перевожу твердый взгляд на дедушку и так же тихо повторяю свой вопрос:

— Как. Он. Погиб?

В повисшей тишине слышно, как в дальней комнате плачет бабушка. Вспомнив ее взгляд, на мгновение задумываюсь: кого ей жаль больше — отца или меня? Неважно: дедушка наконец собирается с силами, чтобы ответить. Я обращаюсь в слух.

— В шахте произошел взрыв, никто точно не знает причину.

— Когда?

— Пару дней назад, — с трудом произносит он. — Утром Алекс, как всегда, ушел на работу, а вечером к нам постучались миротворцы и сообщили об аварии.

Пару дней назад. Что ж, значит, он хотя бы успел узнать о моей победе. Мысли текут в совершенно разных направлениях, и я не успеваю следить за всеми. Но следующий вопрос значит для меня больше всех остальных, вместе взятых. Я долго думаю перед тем, как озвучить его.

— Там… в шахте… был кто-нибудь в момент взрыва? Кто-то еще погиб? — от волнения у меня пересыхает в горле, мой голос становится хриплым, как после простуды.

— Нет. Только он.

В ужасе от осознания случившегося я делаю шаг назад, прижимаюсь к двери и на миг закрываю глаза. Это только моя вина. Лишь я виновата в гибели собственного отца.

— Генриетта!

Внезапно промелькнувшая мысль придает мне сил. Хотя в моих действиях уже нет никакого смысла, я все равно должна убедиться в своих подозрениях. Заметив приближающуюся мать, которая протягивает ко мне руки, я вылетаю из дома, оставляя дверь открытой. Перепрыгивая через ступеньки, спускаюсь и спешу обратно в Дистрикт. В голове бьется единственная мысль: «Вот она, цена моей победы. Вот сколько я должна заплатить за свое возвращение».

Добравшись до Шлака, оставляю без внимания толпы мирных жителей, которые все еще продолжают праздновать, и приближаюсь к дому моей семьи. Старое, потрепанное временем и тяжелой судьбой, наше жилище кажется крепким и надежным, способным выдержать любые трудности. Может, здесь мне будет легче пережить то, что случилось? Потянув на себя тяжелую дверь, прохожу по коридору и осматриваюсь. Все осталось на своих местах, родители не захотели взять с собой старые вещи, напоминающие о прошлой, бедной жизни. Я еще несколько минут остаюсь на первом этаже, уже смутно догадываясь, что ждет меня наверху, в моей комнате, но не находя в себе решимости зайти на второй этаж и понять, что мои подозрения были верны. Если все так, он должен был оставить мне какой-то знак.

Наконец, уняв внутреннюю дрожь, торопливо поднимаюсь по узкой лестнице и, немного помедлив, вхожу в спальню. На вид все выглядит так же, как и прежде, но меня не оставляет смутное чувство опасности, угрозы. В воздухе витает тяжелый, приторно-сладкий запах. Запах смерти. То, что я ищу, обнаруживается на низкой прикроватной тумбочке. Бордовая роза одиноко стоит в узкой хрустальной вазе — подарке родителям на свадьбу. Свежая, идеальная, неестественно-красивая, а потому вызывающая лишь ужас и отвращение. Ярко-зеленый стебель, темные округлые листочки, нежные кроваво-красные лепестки безупречной формы. И шипы. Мелкие, тонкие и прямые, они почти полностью покрывают стебель. Острые, наверняка ядовитые, сулящие смерть каждому, кто отважится прикоснуться к столь совершенной красоте.

Задыхаясь от запаха, стремясь нарушить мертвую тишину навсегда опустевшего дома, разворачиваюсь и бегу прочь. Стремительно выскочив из дома, отхожу на несколько шагов, падаю на колени и упираюсь руками в холодную землю. Меня начинает трясти. Слез нет — только ужас, скорбь, как никогда сильное ощущение собственного одиночества и бесконечное чувство вины, которое буквально раздирает меня изнутри. «Берегите своих близких, мисс Роу», — сказал мне Президент на церемонии коронации. Выходит, судьба моего отца была решена уже тогда. Почему Сноу выбрал его? Может, ему было известно, кто научил меня обращаться с оружием? Или он решил избавить нашу семью от кормильца, в котором, после моей победы, наша семья нуждается не так, как прежде? Теперь это уже неважно: папу все равно не вернуть.