Игра на гранях языка

Понятно, что «супить» одну бровь трудно – скорее всего имеются в виду обе брови, да и вскидываемых ног (во второй цитате) было много, но язык позволяет себе здесь обойтись единственным числом. В принципе это тоже может составлять повод для языковой игры. Четырехлетний мальчик, услышав от старших, что клоуны выступают в цирке, возмутился: «Как это – в цирке?! Будто в одном цирке! Надо говорить – в цирках!» Другой ребенок настаивал на употреблении формы множественного числа клубники: «Почему клубника? Смотри сколько, целый миллион штук, наверное» (пример Н.И. Лепской). А вот обыгрывание такого «обобщающего» единственного числа в юмористическом контексте. Речь идет о том, как группа советских туристов посещает ночной бар.

«Смугленький официант принес меню.

– Что-то сегодня ничего не хочется, – сразу выразил общее мнение старший, поспешно откладывая меню в сторону. Он сделал официанту знак, улыбнулся и объяснил: – К сожалению, бамбино, мы все за рулем…

– Причем за одним, – добавил словоохотливый воронежец»

(М. Городинский. «Стриптиз»).

Еще больше возможностей для языковой игры предоставляет грамматическая категория рода. Ее значение – тоже в определенном смысле условность, конвенция. Если в основе грамматической категории числа лежит реальная единственность или множественность предметов, то в глубине категории рода просматриваются половые различия, существующие между живыми организмами. Однако делением на мужской и женский пол можно объяснить в лучшем случае род слов типа читатель и читательница, герой и героиня, баран и овца и т. п. В остальных же случаях, при обозначении неодушевленных предметов, условность категории рода очевидна (почему океан мужского рода, река – женского, а море – среднего? И что это вообще за средний род – какому полу он соответствует?).

Условность значения рода проявляется и в том, что многие слова испытывают колебания в своем роде. Кроме «почти узаконенных» или во всяком случае широко известных примеров типа туфля – туфель, тапочка – тапочек, рельс – рельса, фильм – фильма, овощ – овощь, кофе («он» и «оно»), домишко («он» и «оно»), тюль («он» и «она») и т. п., назовем здесь также довольно распространенные варианты облак, яблок, крокодила, тигра, оленя и т. п. В основном эти варианты свойственны диалектам и просторечию, но иногда по тем или иным причинам проникают и в литературные произведения, например:

«И словно облак обволок
Порядок строя мирового…»

(А. Белый. «Современникам»).

«Ты ж не нашего саду яблок»

(Л. Леонов. «Соть»).

«Ты краски созерцай
И глину пальцем мучай!
По лестнице взбегай
На антресоль скрипучий»

(Д. Пригов. «Ты краски созерцай…»).

В свое время строка из стихотворения В. Сидорова «Косматый облак надо мной кочует…» породила целую пародию А. Иванова, получившую широкую популярность. Стоит привести ее целиком:

В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
И вижу над собою синий небо,
Косматый облак и высокий крон.

Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.

Снимаю кепк, одетый набекрень.
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк ложится под ногами,

И сам к бумаге тянется рука.
И я шепчу дрожащими губами:
«Велик могучен русский языка!»

Очевидно, что интересующая нас языковая особенность – условность рода, возможность его колебаний в одном слове – здесь абсолютизирована, доведена до гротеска, до абсурда. Речевая вольность становится предметом осмеяния, и, надо признаться, не без оснований. Действительно, поэты и писатели с легкостью, может быть, даже с удовольствием, нарушают в данном пункте языковую «конвенцию» в расчете на то, что этот незамысловатый прием усилит выразительность текста или автоматически придаст ему юмористическую или сатирическую окраску. Самый, пожалуй, известный пример – это характеристика члена Временного правительства Н.П. Милюкова в поэме В. Маяковского «Хорошо!»: