Но данное решение снимает только часть вопросов. Потому что наше понимание «расчлененности» или «нерасчлененности» оказывается условным, зависящим от языковой конвенции, договора. Это значит: мы как бы договорились, что считать расчлененным, а что – нет. Вот в весах язык «увидел» расчлененность (когда-то!), а в телефоне – нет. Поэтому весы
стоят всегда во множественном числе, а телефон – обычное «двучисловое» существительное: в единственном числе – телефон, во множественном – телефоны. И таких непоследовательностей, «произвола» в грамматике хоть отбавляй. Гусли и цимбалы – музыкальные инструменты, включающие в себя много струн, поэтому естественно, что они обозначаются существительными во множественном числе. Однако подобные им инструменты – допустим, лютня или домра – обозначаются существительными в единственном числе, и тут язык никакой расчлененности «не замечает». Множественное число слов шахматы и шашки мы мотивируем множественностью, расчлененностью комплекта фигур для игры, хотя тут же, рядом, существуют названия домино или лото, которые как раз множественного числа-то и не имеют… А если выйти за пределы русского языка – обратиться хотя бы к близкородственным славянским языкам, то тут найдутся еще более удивительные примеры. Белорус как будто обращает внимание на то, что решетка (или ограда) состоит из прутьев, поэтому соответствующее существительное – краты – в белорусском имеет только множественное число. Поляк говорит о скрипке «они»: в польском языке название этого инструмента – skrzypce – тоже единственного числа не имеет. Словенец «замечает», что пол состоит из досок, поэтому в словенском название пола – tla – всегда «множественно»… И в каждом языке список таких случаев свой, особый. Конечно, все это – закрепленная в языке условность, и не более. Конвенция, которую приходится соблюдать.Но вот тут-то как раз и открывается обширное поле для игры. Как уже отмечалось, специфической особенностью языковой игры является то, что она опирается на внутренние свойства языковой системы, на собственное устройство языка. Именно так происходит и здесь: говорящий в своих речевых вольностях как бы ничего не нарушает, а только следует языковым установлениям и «исправляет несправедливость», доводя изолированные формы до полного комплекта. Большим любителем и мастером такой языковой игры был Владимир Маяковский:
«Пробиваясь сквозь все волокиты, ненависти, канцелярщины и тупости – ставлю второй вариант мистерии»
(«Я сам»);«С едами плохо»(Там же);«Где пели птицы – тарелок лязги»(«Война и мир»);«А яна землеодинглашатай грядущих правд»(Там же);«То-то удивятся не ихней силищепутешественника неб»(«Человек»);«Метро согласились.Метро со мною —онииз своих облицованных нутрпублику выплюют…» («Париж»);«Дымовойдыхтяг.Воздуха береги»(«Хорошо!»).А вот примеры из произведений других авторов, современников Маяковского и наших современников:
«А ныне – воздухами пьяный,Взмываюсь вольною мечтой…»(А. Белый. «Вольный ток»);«Достаточно дешевизн:Рифм, рельс, номеров, вокзалов…»(М. Цветаева. «Поэма конца»);«Каждое утро я казнил их,Слушая трески,Но они появлялись вновь спокойным прибоем»(В. Хлебников. «Вши тупо молилися мне…»);«Ах, кто это нам подмаргиваетиз пищ?Габр Маркес помалкивает —отличнейшая дичь!»(А. Вознесенский. «Художники обедают в парижском ресторане «Кус-кус»»);«Фетисов. Ключики мы вам не отдадим. Мы вам не буратины»
(Э. Брагинский, Э. Рязанов. «Гараж»);«Ох уж эти наполеоны гардеробщики, кладовщики!»
(В. Попов. «Фаныч»);«– …Меня зовут Шапокляк, – ответила старуха. – Я собираю злы.
– Не злы, а злые дела, – поправила ее Галя.
– … Я делаю пять зол в ден»
(Э. Успенский. «Крокодил Гена и его друзья»).